Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец
Шрифт:
Стараясь защитить Отакара, она направила на защитников поток энергии; авейша подобно молнии пронзило их ряды; охваченные паническим страхом, они обратились в бегство.
Только на Моллу Османа авейша не оказало никакого действия.
Не двинувшись с места, он спокойно поднял руку, прицелился и выстрелил.
Пораженный в сердце, дубильщик Станислав Гавлик, вскинув руки, рухнул на землю...
Барабанный бой оборвался.
Но сейчас же — кровь у Поликсены застыла в жилах — яростно вскипел снова, еще гуще, еще резче, еще ужасней... В
«Слуховая галлюцинация. Это невозможно. Мне просто кажется», — прошептала она, напряженно вглядываясь: дубильщик лежал лицом вниз, вцепившись пальцами в баррикаду, но барабан исчез — и лишь его рокот, ставший вдруг пронзительно высоким, неистовствовал на ветру...
В едином порыве «табориты» смели преграду; путь был свободен.
Татарин продолжал стрелять, потом отбросил револьвер и побежал к дому графини Заградки, окна которого были ярко освещены.
Оглушенная ни на миг не прекращающейся барабанной дробью, Поликсена видела себя уносимой потоком штурмующих; рядом, над головой, плыла, покачиваясь, мертвая лошадь, распространяя дурманящий запах камфоры.
И там, наверху, — Отакар...
В неверном сиянии факелов Поликсене привиделся какой-то человек; подобно тени он мелькал там и сям, появлялся и тут же исчезал вновь...
Казалось, он был наг, с митрой на голове; она не могла рассмотреть как следует. Его руки били в невидимый барабан,..
Когда процессия остановилась перед домом, он — призрачный барабанщик — вдруг возник, словно сгусток дыма, в верхнем конце переулка — и барабанный рокот стал каким-то далеким, зовущим...
«Он наг — кожа его натянута на барабан. Змей, живущий в человеке изначально, с приходом Весны он линяет, сбрасывая с себя вместе с мертвой кожей мертвую человеческую оболочку... Я... я... грунтовая вода». — И мысли Поликсены смешались...
Тут над балконными перилами второго этажа она увидела бледное, искаженное ненавистью лицо... Тетка Заградка! Слышен был ее резкий смех и крик:
— Прочь отсюда, трусливые собаки! Прочь!
Яростный рев поднимавшейся по переулку толпы нарастал с каждой секундой...
— Корону! Пусть отдаст корону! Она должна дать своему сыну корону! — стали различимы отдельные голоса.
«Ее сын?! — возликовала Поликсена; дикий необузданный восторг переполнил ее. — Отакар из моего рода!..»
— Что? Что они хотят? — оглянувшись в глубь комнаты, спросила графиня.
Татарин, кивнув, что-то ответил; язвительная насмешка прозвучала в голосе старухи:
— Вот оно что! Он хочет быть коронованным, этот... этот Вондрейк? Ну что ж, я дам ему — корону!
Старуха исчезла в комнате.
Сквозь тонкие гардины была видна ее тень; она нагнулась, как будто что-то поднимая, и снова выпрямилась... Снизу в двери молотили пудовые кулаки:
— Открывайте!.. Лом сюда!.. Корону!
Отакар — в седле стоявшей на плечах «братьев» лошади — был вровень с графиней: лишь несколько метров разделяло
— Мама! Мама! — услышала его крик Поликсена.
И тогда из вскинутой руки графини сверкнула молния:
— Вот тебе королевская корона, ублюдок!..
С простреленным лбом Отакар рухнул с коня...
Оглушенная страшным треском, Поликсена склонилась над мертвым Отакаром; вновь и вновь выкрикивала она его имя, потом умолкла... Позабыв обо всем на свете, не могла оторвать завороженного взора от маленькой капельки крови, застывшей на холодном челе, как драгоценный рубин...
Придя наконец в себя, долго не могла понять, где находится...
Вокруг — какие-то призрачные фрагменты: бушующий людской поток, осадивший дом; перевернутая лошадь с привинченной к копытам зеленой доской — игрушка, увеличенная до гигантских размеров...
И перед нею — спящее лицо Отакара! «Спит как дитя в рождественский Сочельник, — подумала она и вдруг вспомнила: — "Спи, малютка, ангел мой, свет мой ненаглядный..." Его лицо так спокойно! Но ведь это не смерть? И скипетр! Как он обрадуется, когда, проснувшись, увидит его в своих руках!.. Отчего так долго молчит барабан? — Она оглянулась. — Ну, конечно, ведь дубильщик убит».
Ей все казалось таким естественным: пламя, вырывавшееся из окон; она сама, как на острове, среди кипящих людских волн; раздавшийся в доме выстрел — такой же оглушительный, как первый; толпа, в ужасе отпрянувшая назад; мертвый Отакар, и повисший в воздухе крик: «Солдаты!»
«Ничего странного; я ведь с самого начала знала, что все будет именно так!» Любопытным, почти достойным внимания, ей показался только татарин, вдруг возникший на балконе из моря огня; он спрыгнул вниз и крикнул, чтобы она следовала за ним — приказ, которому она подчинилась, сама не зная почему. Подняв руки, он побежал вверх по переулку; стоявшая там со вскинутыми винтовками шеренга солдат в красных боснийских фесках пропустила его.
Вот надрывается какой-то голос — ага, унтер-офицер; кричит, чтобы она легла на землю.
«На землю? Они будут стрелять? Думают, я испугаюсь их пуль? Я ведь ношу под сердцем ребенка! Потомка Отакара. Он невинен, и пули перед ним бессильны! Мне доверен росток рода Борживоев, который умереть не может; он может только уснуть — уснуть, чтобы пробуждаться вновь и вновь. Я неуязвима!..»
Залп прогремел совсем рядом, на какой-то миг сознание покинуло ее, однако она не упала, продолжала идти вперед...
Крик толпы за спиной растаял.
Солдаты стояли вплотную, плечом к плечу, как зубы дракона. Все еще прижимали к щекам приклады винтовок...
Один шагнул в сторону, пропуская ее...
Поликсена вступила в пустую пасть города; снова послышался барабан человека в митре, звучавший теперь приглушенно-мягко, как будто замирая вдали. Он вел ее за собой... Она проходила мимо дома Эльзенвангера...
Решетчатые ворота выворочены, сад превращен в руины; тлеющая мебель, закопченная листва, черные обуглившиеся деревья...