Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец
Шрифт:
Потом черные люди боролись между колонн с какой-то белой фигурой — силой гнали к алтарю...
Священник. Он должен их обвенчать...
Он отказывается, защищается, поднимает Распятие...
Потом — крик. Падение.
Его убили.
Ожидание. Шепот. Мертвая тишина...
Потом двери церкви распахнулись. Факельный свет падает снаружи.
Кроваво мерцает орган.
Приволокли какого-то человека в коричневой рясе...
С волосами как снег.
Поликсена узнала его: это тот самый монах из склепа
Он тоже отказывается идти к алтарю!
Страшные руки протянулись к нему...
Он кричит, умоляет, указывает на серебряную статую Яна Непомука.
Руки опускаются. Слушают. Совещаются.
Ропот...
Поликсена угадала: он готов обвенчать их — но только не перед алтарем.
«Он спас свою жизнь, — понимает она, — но лишь на несколько часов. Он будет убит, как только благословит нас».
И она вновь видит кулак ужасного Жижки, раздробленный череп, слышит слова: «Kde mas svou pies?» — «Монах, где твоя тонзура?»
На сей раз призрак Жижки ударит кулаком толпы.
Перед статуей Яна Непомука ставят скамью, каменные плиты покрывают ковром.
Какой-то мальчик в проходе, несет на пурпурной подушке жезл из слоновой кости.
— Скипетр князя Борживоя Первого, — дрогнула толпа. Его передают Отакару.
Как во сне, он принимает скипетр и, облаченный в мантию, преклоняет колени... Поликсена рядом. Монах приближается к статуе. И тут чей-то громкий крик:
— Где корона?!
В толпе поднимается ропот и по знаку священника стихает.
Поликсена слышит слова ритуала — сакральные глаголы, преисполненные предвечной мудростью и благодатью, внимать которым дозволяется лишь помазанникам на царствие, — и холод пронизывает ее при мысли, что произносят их уста, которые не далее как через час смолкнут навеки.
Таинство состоялось. Отныне они муж и жена. Ликование охватило собор и заглушило чей-то слабый жалобный крик.
Поликсена не обернулась: она знала, что там произошло.
— Корону! — снова раздался крик.
— Корону! Корону! — эхом катилось по собору.
— Она спрятана у Заградки! — крикнул кто-то. Все ринулись к дверям.
Дикое столпотворение.
— К Заградке! К Заградке! Корону! Корону императора!
— Она золотая. С рубином во лбу! — верещал чей-то голос с хоров. Это была Божена. Она всегда все знала.
— Рубин во лбу, — обежало толпу; все были так в этом уверены, как будто собственными глазами видели камень.
На цоколь взобрался какой-то человек. Это был лакей с мертвым взглядом.
Взмахнув руками, он кровожадно закричал, срываясь на визг:
— Корона находится в Вальдштейнском дворце! Теперь уже никто не сомневался:
— Корона — в Вальдштейнском дворце!
Позади бесноватой своры «братья
Облаченный в пурпурную мантию князя Борживоя, Отакар держал в руке скипетр.
Барабан замолк.
В Поликсене поднималась непримиримая, жгучая ненависть к этой бестолково орущей черни, которая могла вот так, разом, прийти в раж от своих гнусных пролетарских лозунгов и теперь глотать жадные слюни в ожидании предстоящей резни и грабежа. «Они злее адских бестий и трусливее уличных шавок». — И она с жестоким наслаждением подумала о неотвратимом конце: треск пулеметов — и горы трупов...
Взглянула на Отакара и облегченно вздохнула: «Он ничего не видит и не слышит. Как во сне. Дай Бог, чтоб его настигла скорая смерть! Раньше, чем он проснется!»
Собственная судьба была ей безразлична.
Ворота Вальдштейнского дворца крепко забаррикадированы.
Толпа карабкается на садовую стену — и низвергается вниз с окровавленными руками: карниз утыкан бутылочными осколками и железными пиками...
Кто-то принес тяжелую балку.
Множество рук подхватило ее.
Раз за разом таран обрушивался на дубовые брусья, пока не согнулись железные петли и ворота не разлетелись в щепы...
Посреди сада одиноко стояла лошадь с багряной уздой и желтыми стеклянными глазами; на спине ярко-красная попона, копыта привинчены к доске на колесах...
Она ждала своего господина.
Отакар, склонив голову, неподвижно смотрел в стеклянные лошадиные глаза; придя в себя, он провел рукой по лбу...
Потом один из «братьев горы Хорив» подошел к чучелу, взял за узду и выкатил на улицу... Отакара посадили на коня; тем временем толпа с пылающими факелами устремилась в открытый дом.
Оконные рамы рушились на мостовую, стекло дробилось на тысячи осколков; серебро, золоченые доспехи, усыпанное драгоценными камнями оружие, бронзовые часы со звоном падали на камни, из всего этого вырастали горы; никто из «таборитов» ни на что не покусился...
Из зал слышался треск рвущейся ткани — это ножами раздирали старинные гобелены...
— Где корона? — прорычал дубильщик Гавлик.
— Короны здесь нет! Смех и улюлюканье
— Она должна быть у Заградки, — сквозь общее ржание с трудом пробился чей-то голос.
Мужчины подняли на плечи лошадь и, затянув дикую гуситскую песню, двинулись с лающим барабаном во главе к Туншенскому переулку.
Высоко над ними в развевающемся на ветру пурпуре на лошади Валленштейна сидел Отакар; казалось, он, спящий наяву король, уносится по их головам куда-то в небо...
Вход в переулок преграждала баррикада; отряд седовласых слуг под предводительством Моллы Османа встретил бунтовщиков револьверными выстрелами и градом камней.
Поликсена узнала татарина по красной феске.