Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец
Шрифт:
Прямой как свечка, продефилировал преображенный лейб-медик мимо обалдевшего Ладислава вниз по лестнице.
Само собой разумеется, дрожки уже ждали во внутреннем дворе, он только бросил ледяное «я знаю» брызжущему новостями камердинеру: «Экселенц! Теперь можно ехать без опаски. Все в соборе, там сейчас коронуют Отакара Ш Борживоя в короли мира».
Узнав в сумерках замкового двора высокую статную фигуру и спокойное, полное достоинства лицо своего господина, кучер почтительно сорвал с головы шапку и занялся
— Нет, верх не закрывать! — приказал императорский лейб- медик. — Поезжай в Новый свет!
Слуга и кучер застыли.
Однако возражать ни тот, ни другой не рискнул.
В узком переулке над Оленьим рвом дрожки с призрачной соловой конягой вспугнули собравшихся там стариков и детей; вдоль кривой стены пронесся отчаянный крик:
— Солдаты! Солдаты идут! Святой Вацлав, молись за нас! Перед домом № 7 Карличек остановился и шлепнул шорами. В тусклом свете уличного фонаря господин императорский лейб-медик разглядел группу женщин. Они стояли перед запертой дверью, стараясь ее открыть.
Часть из них сгрудилась вокруг чего-то темного, продолговатого, лежащего на земле, — одни склонились над ним, другие с любопытством выглядывали из-за плеч.
Императорский лейб-медик сошел с дрожек, приблизился: бабы боязливо раздались в стороны...
Перед ним на носилках лежала Богемская Лиза.
Глубокая рана зияла на затылке.
Схватившись за сердце, господин императорский лейб-медик покачнулся.
Кто-то рядом сказал вполголоса:
— Говорят, она встала перед южными воротами Града, на пути бунтовщиков; они убили ее.
Он опустился на колени и, сжав в ладонях голову старухи, долго смотрел в ее потухшие глаза.
Потом поцеловал холодный лоб, бережно опустил голову на носилки, поднялся, сел в карету.
Толпа дрогнула. Бабы молча перекрестились...
— Теперь куда? — дрожащими губами спросил кучер.
— Прямо, — прошептал императорский лейб-медик. — Прямо. Все время прямо и — прочь...
Дрожки бросало из стороны в сторону сначала влажными, туманными, вязкими лугами, потом мягкими колосящимися пашнями: кучер боялся деревенских проселков — смерть была бы неминуема, заметь кто-нибудь в открытых дрожках сверкающую золотом униформу его превосходительства.
Карличек без конца спотыкался, падал на колени, однако вновь поднимался, понукаемый вожжами.
Вдруг одно из колес провалилось, и дрожки накренились...
Кучер спрыгнул с козел:
— Приехали, будь ты неладна!.. Не иначе как ось гакнулась...Молча, словно это его совсем не касалось, императорский
лейб-медик вышел из кареты и шагнул в темноту.
— Экселенц! Погодите! Вред-то невелик. Экселенц! Экселенц!
Императорский лейб-медик, казалось, не слышал.
Размеренным шагом шел он прямо вперед.
Какой-то склон. Поросшая травой насыпь.
Он вскарабкался
Низкая проволока; слабый, почти неощутимый ветер гудел в ней тихо и угрожающе.
Императорский лейб-медик шагнул через струну.
Железная дорога убегала в последний отсвет на западном крае ночного неба— как в бесконечность...
Императорский лейб-медик переступал длинными ногами со шпалы на шпалу, — прямо, вперед и вперед...
Ему казалось, что он восходит по бесконечной, горизонтально лежащей лестнице.
Не сводил глаз с далекой точки, в которой сливались рельсы.
— Там, где они пересекаются, — Вечность, — сами собой прошептали его губы. — В этой точке совершается сокровенное преображение! Там, там должен быть Писек.
Почва начала вибрировать.
Императорский лейб-медик отчетливо ощутил, как трепещут под ногами толстые деревянные шпалы.
Шум, как от невидимых гигантских крыл, наполнил воздух...
— Это мои собственные, — совсем тихо пробормотал лейб-медик, — я созрел наконец для полета.
Вдали, в точке пересечения рельсов, возник какой-то черный ком и стал быстро расти.
Навстречу стремительно летел поезд с потушенными огнями, по бокам зловещая красная сыпь, как коралловые бусы, — турецкие фески выглядывавших из вагонных окон боснийских солдат.
— Это тот, кто исполняет желания! Я узнаю его. Он идет ко мне! — восторженно вскричал императорский лейб-медик, вперив неподвижный взор в стремительно приближавшийся локомотив. — Я благодарю Тебя, мой Бог! Ты послал его мне!
В следующее мгновение он был растерзан машиной...
Глава 9
Барабан Люцифера
Поликсена стояла в ризнице часовни Всех Святых градчанского собора. Погрузившись в воспоминания, она равнодушно предоставила Божене и какой-то незнакомой служанке облачать себя в ветхое, пахнущее плесенью одеяние; затканное потускневшим жемчугом, золотом и драгоценными камнями, оно было извлечено из разграбленной сокровищницы. Его надели прямо на белое весеннее платье и теперь при свете высоких, толщиной в руку, свечей подгоняли булавками по ее стройной фигуре.
Как во сне прошли для Поликсены последние дни.
Сейчас они ожившими картинами проплывали перед ее взором — должно быть, им хотелось проститься с нею, прежде чем уснуть навеки; бесплотные, бескровные, призрачные, безразличные, они словно принадлежали какому-то другому, нереальному времени — медленно развертывались, облитые смутным матовым светом...
В паузах между видениями проступал темно-коричневый древесный узор старого, изъеденного червями шкафа — настоящее, казалось, хотело напомнить о своем существовании.