Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова

Иванов Альберт Анатольевич

«Да и нет. В сегодняшнем случае — да», — последовал мысленный ответ.

«И что же здесь будет?»

«Прочитай лет через шесть в газетах, — он усмехнулся. — Ну, пока. Спешу».

Я замялся, но он первым протянул мне свою раненую руку на прощание:

«Уже не больно».

Я вышел. На всякий случай отбежал к воротам и оглянулся. Ступеньки втянулись внутрь сфероида — теперь-то я хоть смутно, но различал, что это сфероид, — лампа погасла, послышалось тихое жужжание, и словно мелькнул на звездном небе огромный литой жук.

Я огляделся. Кругом стояли темные

заколоченные дома…

Через минуту-другую я уже шагал по ярко освещенной улице, с трамваями и автобусами, в направлении сияющей вдали телебашни. Нет, сначала я зашел в ближайшее «гастштете» и хлопнул «гросс» кружку за незнакомца — за его успешное плавание: «Лети с Богом!»

К перекличке я поспел вовремя.

…Ровно через шесть лет я прочитал в газетах, что та Берлинская Стена приказала долго жить, а ее осколки пошли на сувениры. И мне стало понятно, почему незнакомец назвал тот кусочек бетона самым ценным на Земле камнем. Что ему лунный камень? Они, верно, по всем планетам шастают. А вот камень из стены, разделявшей один народ-Камень, который с души сняли…

Забыв про пиво, мы сидели в предбаннике. (Подчеркнем, все это было нам рассказано за два года до объединения с ФРГ!)

— Ну, ладно, — очнулся толстяк Федор. — А зачем он под пули лез? Не мог, что ль, дождаться, когда стену — ну, допустим — разрушат!

— Значит, не мог. Сказал же, спешит, — рассердился Ураганов.

— Пусть, — кивнул Федор. — А пуля ему зачем?

— Зачем-зачем! — подал голос кучерявый детина Глеб. — На память.

— Я так полагаю, — потер усы Ураганов, — со временем та пуля тоже будет бесценна. Представьте себе, пуля пограничника несуществующего государства! Да еще с другой планеты! Для них это похлеще, чем для нас стрелы воина, допустим, потонувшей Атлантиды.

— Хм… — озадачился Федор. — Выходит, не врали, когда напечатали, что в Воронеже пацаны не раз видели высоких трехглазых пришельцев?

— Конечно! — горячо воскликнул Валерий. — Воронежцы не могут врать хотя бы потому, что Воронеж по соседству с моим родным Курском. В наших краях не врут! Это тебе не Москва.

Он умолк, затем сказал:

— А вы говорили, зачем я все про Стену да про Стену…

ТРИ ЖЕЛАНИЯ, ИЛИ ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ

Будь моя воля да родись я лет двести назад, плавал бы только на парусных кораблях! Они какие-то настоящие, искусные, а не искусственные. Между прежними и нынешними такая же разница, как, к примеру, между живой елкой и синтетической. Конечно, современные корабли прочнее и быстрее, но… не то. Они лишь средство передвижения. А те — обвораживают, ранят душу. Как в стихах:

Когда волна колышет сушу И на весь мир ревет прибой, Давно забытым ранит душу О том, что не было с тобой…

Но умолкаю. Не то опять недоброжелатели затрубят: вновь красивости! Ураганов уже стихи читает! Скоро запоет!

Ну

и что? Я люблю и стихи читать, и песни петь — только не с чужого голоса. Даже пьяные поют. А я нормальный русский моряк. Что хочу, то и делаю, если начальство не запрещает. Да и то столько приказов, указов, инструкций и распоряжений в своей жизни нарушил — не счесть! Но если бы я их не нарушал, пожалуй, мало чего любопытного со мной бы случилось. Так уж мы устроены, грешные.

Почему-то у меня сейчас такое настроение, как в ту ночь, когда мы, изучая течения, дрейфовали на «Богатыре» в Атлантике где-то между Кубой и Испанией.

Давным-давно этим путем наощупь пробирался великий Христофор Колумб, волнуясь, переживая, боясь. И вот где-то здесь стоял тогда в полной безопасности я, Ураганов, и преспокойно покуривал сигареты «Ява». Пожалуйста: экзотическое название, над которым мы совершенно не задумываемся у себя дома, совсем по-другому звучит в иной обстановке. Конечно же, тут более подходит: Куба, Испания, Ява, Колумб. А не Ураганов.

Я сказал: в полной безопасности. Запомните — безопасность никогда не бывает полной. А может, и вообще нет никакой. Мы сидим себе сейчас спокойненько в «Можайских банях», и вдруг — кррах! — перекрытие на голову, то ли от случайного землетрясения, то ли крановщик дядя Вася бетонную плиту на авось положил. Но уж от немецкого дяди Ганса — наше судно, сами знаете, в ГДР построено — я никакой халтуры не ожидал, когда оперся грудью на бортовой поручень на корме. Тут включили двигатели, внизу запенилась вода, «Богатырь» дернуло. Так вместе со вставкой поручня, от стойки до стойки — жаль, не с самим дядей Гансом, — я и полетел головой вперед в бурлящую за кормой воду. Да еще как нырнул! Словно одним махом хотел вынырнуть за тысячу миль где-нибудь у набережной Малекон в Гаване.

Никто не заметил моего лихого прыжка. Вахтенный, как и положено, дежурил на носу корабля. А мой жалобный крик, говоря красиво, затерялся среди резких криков чаек. Впрочем, никаких чаек, кажется, не было. Ни чаек, ни альбатросов — и где они спят по ночам? Некоторые — на самом корабле, а остальные?.. Мгновение — и меня здорово отнесло от судна. Вернее, не отнесло, а как бы враз проложило черное пространство воды между мной и светящимся «Богатырем» — как только я вынырнул.

Я и плыл и кричал вдогонку, напрасно — шум от «Богатыря» был сильнее…

Слава Богу, океан не штормило. Неправдоподобно спокойно, как темный, блестящий под луной лед, он простирался от меня к удаляющемуся кораблю, который уже казался не больше спичечного коробка. Между прочим, такое сказочно спокойное состояние моря в Одессе называют бунацией.

Мне было плевать на всякую бунацию, и я продолжал плыть, скинув туфли, за «Богатырем», пока он не превратился в точечный огонек и не смешался со звездами на горизонте… Да-а, жаль было новых французских «мокасин» из натуральной кожи. Будь я министром гражданского морского флота, издал бы приказ: по ночам на палубу выходить только в тапочках. А курить — только в отведенных местах! Хотя, виноват, последняя инструкция имеется.