Летят наши годы (сборник)
Шрифт:
— Выручу, — понял Воложский.
Он поднялся с рюмкой в руке, плотный, седоусый, привлекательный той редкой свежестью, которая сопутствует иным старым людям до последнего дня.
— Что же, с праздником, друзья! И с другим праздником — возвращением нашего дорогого Федора Андреевича!
Константин Владимирович выпил, потряс пустой рюмкой. Корнеев благодарно кивнул старому другу.
За столом зашумели, заговорили.
— Нет, так не годится! — протестовал Константин Владимирович, заметив, что Агриппина Семеновна
Агриппина Семеновна маслено улыбнулась Воложскому и, не жеманясь, допила. «Вот кавалер!» — одобрительно подумала она и тут же с неудовольствием перевела взгляд на сутулого узкоплечего мужа. Под шумок, ловко орудуя длинными цепкими руками, Степан Павлович пил уже третью или четвертую стопку, блаженно помаргивал редкими бесцветными ресницами.
Через час за столом стало совсем весело. Женщины оживленно разговаривали, Корнеев и Воложский переглядывались, слушали расхрабрившегося Степана Павловича. Зажав двумя пальцами потухшую папиросу и покачиваясь, он тыкал Воложского в грудь, тянул:
— Вот ты ученый, я вижу… А почему? Достиг! Понимаешь — достиг! А ты думаешь, я не достиг? Достиг!.. Знаешь, я кто был? Не знаешь? И не узнаешь. Бухгалтером, вот!..
Он тщетно пососал потухшую папиросу, продолжал:
— На руках носили!.. Я!.. А потом она, водка, — все. Аннулировали меня — под корень!.. Теперь я кто, скажи? Свинарь, у бабы под…
— Степан! — грозно окликнула Агриппина Семеновна.
Степан Павлович вздрогнул, съежился, заелозил вилкой по тарелке.
Прислушиваясь к бравурной музыке, несущейся из репродуктора, Воложский негромко говорил:
— Вот так, Федя, двадцать девятую годовщину празднуем. Как время летит! Для тебя это история, а у меня все на глазах проходило. Собрал нас однажды директор гимназии, некто Иерихонов, и объявляет: «Господа, власть в нашем городе захвачена большевиками. Мы, учителя русской гимназии, можем ответить на это только одним: бойкотом. Будем несгибаемы, господа! Больше месяца мужичье не продержится». — Воложский развел руками. — И представь себе: некоторые так и сделали, по году выжидали.
— «А вы?» — написал Корнеев, с интересом ожидая ответа.
— Я? Поднялся и сказал: «Господин Иерихонов, я из мужичья». — Представив, должно быть, памятную сцену, Константин Владимирович засмеялся, снова заговорил негромко и задумчиво: — И вот видишь: почти тридцать лет, такую войну выстояли? Знаешь, и я ведь не все сначала понимал. Не нравилось кое-что, ломки в школе сколько было, и нужной и ненужной… А теперь, — глаза старика засветились гордостью, — вижу, Федя, не зря живем!
В дверь постучали. Не вставая с места, Полина крикнула:
— Да-да!
Вошла соседка Настя. Увидев, что у Корнеевых гости, она растерянно подалась назад.
— Штраф, штраф! —
Корнеев выскочил из-за стола, тянул Настю за руку. Смущенно и благодарно кивая, соседка быстро шептала Поле:
— С завода пришли, а у меня ни копейки. Пятнадцатого отдам…
Полина принесла Насте пятьдесят рублей, суховато упрекнула:
— Чего же не подойдешь? Видишь — просят.
Отказавшись от предложенного Марией Михайловной стула, Настя взяла из рук Воложского рюмку вина, выпила и ласково блеснула синими, все еще смущенными глазами.
— Спасибо вам, побегу. Пришли ко мне.
Корнеев попытался удержать ее, но Поля остановила:
— К ней же пришли, слышал?
— Хорошая девушка, — сказал Воложский, когда Настя торопливо вышла.
— У этой девушки дочка с меня! — тяжеловесно пошутила Полина. Федор Андреевич удивленно посмотрел на жену: в ее голосе отчетливо слышались неприязненные нотки. Почему, в чем дело? Ведь раньше они были подругами. Выходит, Поля не пригласила ее.
— Кто она? — поинтересовалась Мария Михайловна, — Очень хорошее лицо, скромное, приятное.
— Работает на часовом заводе. Сборщица, кажется, — ответила Полина.
Включили свет, разговором завладела теперь Агриппина Семеновна, Дань приличиям была отдана в начале вечера, выпила она, пожалуй, побольше своего раскисшего супруга, но не захмелела и была, как говорят, в самом настроении.
— Чудно! — громко и самодовольно говорила она. — Гляжу на эту самую Настю — чевой-то она за свой завод держится? Места потеплее не найдет и мается!
— Разве это плохо — часы делать? — вмешался Воложский.
— Край как интересно: часы делай, а есть нечего. Да еще с дитем!
— А вы где работаете? — поинтересовался Воложский.
— Я-то? — хохотнула Агриппина Семеновна. — В хлеву у себя!
— Непонятно.
— А ты приди ко мне — и поймешь. Ветчину-то вот мою ели. Четыре борова ходят, поздоровше меня! Вона окороков сколько!
— Так вы их продаете? — удивленно спросила Мария Михайловна.
Полина второй раз подтолкнула тетку, но та уже вошла в раж, не могла остановиться. Настал миг ее торжества!
— Нешто такую прорву съешь! — насмешливо взглянула она на учительницу. — Одного зарежу, продам — десять тысяч в кармане! Вот тебе и денежки!
Воложский крякнул, с подчеркнутым вниманием начал крутить ложкой в стакане.
Горячая краска стыда обдала лицо Корнеева. Он зло царапнул в блокноте и швырнул его.
— Чевой-то? — все еще победно улыбаясь, но чуть обеспокоенно спросила Агриппина Семеновна.
Икнув, Степан Павлович поймал блокнот, старательно прочитал:
— «Спекуляция!»