Летят наши годы (сборник)
Шрифт:
— Все мы так говорим, — усмехнулась Полина и, увидев, как у старушки некрасиво покривились губы, испугалась: — Мария Михайловна, что вы? Я не думала вас обидеть!
Когда женщины вошли в комнату, Константин Владимирович сразу же заметил, что между ними что-то произошло. Повлажневшие глаза жены смотрели сквозь стекляшки пенсне обиженно и беспомощно, лицо у Поли было смущенным.
Домой Корнеевы вернулись в четвертом часу утра.
Разбирая постель, Полина засмеялась. Федор Андреевич, расшнуровывавший ботинок, недоуменно оглянулся.
— Вспомнила,
Возмущенный Корнеев резко выпрямился. Так говорить о близких им людях?! Он взял блокнот, тут же швырнул его и, забыв про расшнурованный ботинок, заходил по комнате.
Полина удивленно дернула розовым плечом, отвернулась к стене.
10.
На душе было нехорошо.
Полина, как теперь это случалось нередко, задерживалась. Федор Андреевич сидел у печки, сосредоточенно следя, как потрескивают, изредка вспыхивая летучим синим огоньком, угли.
Подозрения Корнеева, в последнее время совсем было утихшие, вспыхнули с новой силой.
Дней через пять после Нового года Федор Андреевич зашел к Поле. Буфет шумел, была суббота — самый людный день.
Поля весело кивнула:
— Посиди, скоро пойдем.
За окном взвизгнули полозья; распахнув дверь, в буфет вошел припадавший на левую ногу человек в брезентовом фартуке, надетом поверх овчинного полушубка. Он нес перед собой ящик с бутылками.
— Хозяйка, принимай товар.
— Федя, отпусти людей, — попросила Поля, — Я сейчас…
Испытывая чувство неловкости — взгляды всех присутствующих устремились на него, — Корнеев встал за стойку, вопросительно посмотрел на ожидавшего человека.
— Стаканчик плесни.
Федор Андреевич налил стакан вина, закопался в грудке мелких монеток.
— Ладно, — отмахнулся покупатель. — Ты вот у жены поучись. — И заключил не то восхищенно, не то осуждающе: — Ловка!
Уши Корнеева загорелись. «Вот опять то же!..» Раздумывать, однако, было некогда: подошел следующий.
Полина ничего не слышала. Возчик носил все новые и новые ящики, составлял их у стены один на другой, а она быстро пересчитывала зеленые бутылки, закрытые обжатыми металлическими колпачками.
Наконец сто сорок бутылок «Театрального напитка» — ядовито окрашенной жидкости — были приняты. Полина расписалась в накладной, нырнула под стойку, засмеялась:
— Ну, продавец, можешь быть свободен.
Федор Андреевич взвешивал полкилограмма колбасы. Длинная узкая стрелка механических весов не дотягивала до цифры 500. Корнеев положил на чашку большой довесок. Полина отстранила мужа; широкий нож отхватил от довеска почти половину, тонкий ломтик, с маху шлепнувшись на чашку весов, заставил стрелку перемахнуть за контрольную
Пораженный Федор Андреевич перебрался в угол и стал наблюдать за женой. Ловкие руки Полины проворно разливали вино, мелькали у весов, отсчитывали сдачу — работала она быстро, даже красиво. Небольшая очередь у стойки исчезла.
Полина снова взвесила колбасу, как всегда недовесив несколько граммов, и случайно встретилась со взглядом Федора. Он смотрел на нее, широко раскрыв глаза. Внутри у Полины все закипело: не сидится дома, контролер какой! Нет, надо его отвадить отсюда, делать нечего!
— Перерыв! — зло крикнула Полина.
Не слушая двух стариков, она надела пальто, подошла к Федору.
— Идем.
Дома, едва раздевшись, Федор Андреевич присел к столу, широкий тетрадный лист покрывался торопливыми строчками.
— Строчишь уже? — проходя мимо, раздосадованно спросила Полина. — Не старайся, я тебе и так отвечу. Слышишь?
Корнеев продолжал писать.
Сдерживая себя, Полина старалась говорить как можно спокойнее и убедительнее.
— Пойми ты самое простое: нельзя так вешать, как ты! Одному десять граммов передашь, другому — ты знаешь, сколько за день наберется? А чем я покрывать должна? Зарплатой? Она у меня триста рублей, не хватит!
Заметив, что муж придержал карандаш, Полина заторопилась, голос ее звучал мягче:
— Тебе что-то сегодня сгоряча показалось, ты уж и на дыбы! А ведь ты самого простого не знаешь. Вот дали мне двадцать килограммов колбасы, десять кругов. А они шпагатом перетянуты, концы я срезать должна — это все вес. Откуда я его должна брать? Чем вот так обижать — пройди по магазинам, посмотри — все ведь так делают.
Федор Андреевич перечеркнул написанное, перевернул лист, быстро написал: «Почему не даешь сдачу?»
— С чего ты взял?
— «Сказали».
— Не знаю, кто тебе сказал, — пожала плечами Полина. — Бывает, одному гривенник не сдашь, когда мелочи нет, с другого когда и рубль недополучишь. Раз на раз не приходится, это торговля.
Ответы жены звучали естественно, и, снова заколебавшись, Корнеев пошел напрямую:
— «Поля, ты обманываешь меня».
Резкая гримаса исказила Полино лицо. Она смяла лист, судорожно порвала его, срывающимся голосом повторяя:
— Вот! Вот!
И, дав вылиться своему гневу, упала на кровать, заплакала злыми слезами.
— Мука какая-то!.. Люди худого слова не скажут, премии дают, а муж воровкой считает! Господи, за что, за что!
Бледный, с подергивающимися губами, Федор Андреевич гладил вздрагивающие плечи жены, но на душе у него легче не становилось.
В этом положении и застала их Агриппина Семеновна.
— Ай не поладили? — молниеносно оценила она обстановку. — Чевой-то?
— Тетечка, — Полина подняла мокрое, припухшее от слез лицо. — Житья нет! Воровкой считает. Ни днем, ни ночью покоя нет, все попреки! Жизни не рада!