Лев правосудия

Лехтолайнен Леена

На обложке альбома был изображен заход солнца над морем. Его цвета выглядели неправдоподобно яркими, а вот фотографии внутри уже поблекли — им ведь было не менее тридцати лет. На первой странице была только одна фотография: простой дешевый гроб моей матери с венком из розовых гвоздик. В голове начало гудеть, я не хотела смотреть эти снимки. На следующем развороте был опечаленный священник. Помню, как он погладил меня по голове и сказал, что мать сейчас счастлива на небесах и однажды я попаду к ней, если только буду послушной девочкой. Я спросила, когда это будет, и священник ответил, что до того пройдет еще лет семьдесят, мне же некуда спешить. До десяти лет я верила, что священник действительно знал, как долго я проживу.

На следующей фотографии я

шла между бабушкой и дядей Яри по проходу в церкви к гробу. У бабушки был на шляпе траурный креп, скрывавший лицо. Дядя был одет в черный костюм с широкими штанинами. К моему выпускному он обзавелся новым костюмом, светло-серым. Моих волос тогда едва хватило, чтобы заплести косички с черными лентами, и они топорщились. На ногах у меня были лакированные туфельки. В одной руке дяди Яри моя рука, в другой венок из розовых и белых роз. Одну из них дядя дал мне, чтобы я положила на крышку гроба. Помню, как всхлипнул кто-то в зале, когда я сделала это и помахала маме.

Но я хотела увидеть фотографии не самой себя, а маминых друзей, и принялась листать дальше. Хаккарайнены здесь тоже присутствовали, у подростков был страдальческий вид. Самым странным выглядел стоящий в стороне молодой мужчина. Я вытащила фото из пластикового карманчика и увидела надпись на обороте: «Кари Суурлуото, кузен Кейо». На лице его еще виднелись рубцы от юношеских угрей, тонкие светлые волосы были завиты по моде того времени, костюм, слишком для него просторный, явно взят напрокат. Кари Суурлуото… То есть представитель мужской линии отцовского рода. Он был на несколько лет младше моего отца, но, возможно, кузены были близки. Уж не питал ли он нежных чувств к хорошенькой жене своего родственника?

Мамины подружки нашлись на следующей странице: Тарья Киннунен, Пяйви Ваананен и Тиина Турпейнен. Все выглядели заплаканными. В челке пышной прически Тиины можно было бы спрятать пол-литровую бутылку лимонада. Они были школьными подружками мамы или ее однокурсницами? На всех фотографиях они держались вместе. Если я найду одну из них, может быть, рядом обнаружатся и другие. Хотя я везучая: наверняка они все с тех пор поменяли фамилии, а то и не один раз.

А что, если создать страницу в «Фейсбуке», посвященную памяти мамы? С ее смерти прошло много лет, но, возможно, удастся установить какие-то контакты. Правда, есть риск, что на связь также выйдет Кейо Куркимяки. В тюремной психиатрической больнице ограничивали контакты пациентов с внешним миром, тем не менее он не раз пытался мне звонить. Сейчас все мои номера были закрытыми.

Страница в «Фейсбуке» собрала бы также немало чокнутых, обожающих убийства в реальной жизни. Поэтому свои контакты я, разумеется, указывать не собиралась. Майк Вирту постоянно учил нас осторожности с личной информацией в Интернете, хотя во времена моей учебы никаких фейсбуков или твиттеров еще не придумали и только у самых современных людей были домашние странички. Но в них не упоминалось о местах учебы или работы, и искать Майка через «Фейсбук» было бы напрасным трудом.

На последней странице альбома было две фотографии. Первая — с поминок: стол, на нем розовые розы и портрет между зажженными свечами. Внизу — оригинал фотографии с поминок. Дядя Яри заснял маму в тот день, когда мне исполнилось три года: блондинка с чудесной кожей фарфоровой куклы, завитой челкой и улыбкой на губах. На шее золотой медальон с изображением сердца, креста и якоря, символизирующих веру, надежду и любовь. Также видна была правая рука и кольцо на безымянном пальце — узкий золотой обруч с тремя красными камнями, очевидно рубинами. Но не сразу я сообразила, почему оно кажется мне знакомым.

Я бросилась в мою комнату, где в сейфе для оружия хранила найденные у Давида флешку, кольцо и калейдоскоп. Задыхаясь от волнения, не сразу справилась с замком. Но ведь Давид не бывал в Хевосенперсет, он никогда не видел этой фотографии, это же просто невозможно!

И тем не менее найденное мной в Монтемасси кольцо было в точности таким же, как кольцо моей мамы на фотографии.

13

Я

никогда не задавалась вопросом, куда подевались мамины украшения. Нанося маме удары ножом, отец отрубил ей левый безымянный палец, на котором были кольца с помолвки и венчания. Но кольцо с тремя рубинами — другое. Я помнила, как ребенком восхищалась одним из тех двух, его блестящим камешком, лежащим в луже крови. Ничего похожего на это, с тремя рубинами, я не помнила. Отбросив воспоминания об окровавленном украшении, я попыталась сосредоточиться на предмете моих поисков. Откуда это кольцо у мамы? И было ли оно тем самым, которое я сейчас держу в руках? На нем не имелось гравировки, но профессиональный ювелир мог бы, пожалуй, определить, была ли она когда-нибудь, а может, даже назвал бы место изготовления кольца. Не могло к Давиду чисто случайно попасть точно такое же! Кто вообще мог знать о судьбе маминых украшений? Единственный человек, который приходил на ум, была Майя Хаккарайнен. Уже половина десятого, не слишком ли поздно звонить? Крестьяне рано ложатся спать, им ведь в пять утра вставать на дойку. Пожалуй, лучше подождать до завтра.

Я проверила, не найдется ли случайно в справочной имен, которые мне нужны. В Хельсинки проживали женщины по имени Пяйви Ваананен и Тиина Турпейнен, но я не решилась звонить им прямо сейчас: это ведь могли оказаться совсем не те люди. И что бы я им сказала? Добрый вечер, вы, часом, не учились в гимназии Туусниеми в конце семидесятых годов? Помните Аннели Карттунен? Я ее дочь, мы с вами в последний раз виделись на похоронах матери, мне было тогда четыре года.

Лгать у меня всегда получалось легче, чем говорить правду. В справочной я получила данные Кари Суурлуото: домашний телефон, мобильный, адрес в Туомарилле в Эспоо. Значит, он не был полицейским или кем-то вроде, тогда его данные оказались бы закрыты. Я включила компьютер и поискала его в Google, но нашла лишь в турнирной таблице лыжного марафона «Finlandia-hiihto». Похоже, мужчина находится в хорошей форме, если полномасштабную «Финляндию» проходит за три с половиной часа, хотя ему должно быть уже около пятидесяти.

Дверь отворилась: вернулась Моника. Персонал ресторана хорошо справлялся с работой, наше присутствие не было обязательно все время. Я спрятала кольцо в карман и отнесла альбом в свою комнату. Возможно, попозже я и показала бы его подруге, но сейчас еще была слишком взволнована, и Моника заметила бы это. Да и сколько я могу жить у нее, когда у меня имеется работа?

— Не попробовать ли нам чай из листьев черной смородины и картофельные пироги? Майя Хаккарайнен прислала целый пакет.

Мы, конечно, пригласили Хаккарайненов на открытие «Санс ном», но скотину просто так не бросишь без присмотра. Майя пообещала приехать посмотреть наше заведение, когда они в следующий раз устроят себе отпуск. [22] Когда у Хаккарайненов в семье были похороны и праздник в честь первой исповеди, мы с дядей Яри брали на себя заботу об их коровах. Но сейчас доильные аппараты стали такими сложными, что требовалось время на обучение.

— Чудесно! — Моника отправила в рот пирог.

22

В Финляндии во время отпуска фермеров о хозяйстве заботится помощник, работу которого оплачивает муниципалитет. (Прим. перев.)

Хозяину ресторана, как известно, самому поесть некогда. Я выпила три чашки чая, слушая отчет Моники о прошедшем вечере и пытаясь успокоиться. И тем не менее увидела во сне, будто меня закрыли в гроб, который отправлялся в космос. Я знала, что задохнусь, когда гроб вылетит за пределы атмосферы. А проснувшись среди ночи, обнаружила, что мобильник принял сообщение с незнакомого номера. Но текста не было — только вопросительный знак. Возможно, какой-то сбой или ошибка. И все же я долго еще не могла заснуть, несмотря на все усилия.