Левая рука тьмы (сборник)
Шрифт:
Мы выступили на рассвете. Шел небольшой снег. Снежный покров на холмах был мягкий, неслежавшийся. Земные лыжники называют его «дикий» снег.
Сани были тяжело нагружены. Эстравен считал, что их общий вес превышает триста фунтов. Тащить их по мягкому снегу было трудно, хотя они были прекрасно приспособлены к езде: полозья великолепные, покрытые особым полимером, который сводил сопротивление почти к нулю, но и они застревали в снегу. Вскоре мы поняли, что по такому снегу, да еще каждый раз спускаясь в овраги и поднимаясь из них, легко идти, когда один тянет сани, а другой
Мы продолжали идти до самых сумерек.
На ночь мы остановились в долине, точно такой же, как и оставленная нами утром. Я так устал, что пошатывался, но не мог поверить, что день кончился. По измерителю расстояния, укрепленному на санях, мы проделали пятнадцать миль.
Если по мягкому снегу и неровной дороге с тяжелым грузом мы смогли за день пройти столько, то, конечно, будем еще быстрее двигаться по льду, где поверхность ровнее и тверже, а груза к этому времени станет меньше. Теперь я поверил в план Эстравена. Через семьдесят дней мы будем в Кархиде.
— Вам приходилось раньше так путешествовать? — спросил я его.
— Санями? Часто.
— И далеко?
— Однажды осенью несколько лет назад мне пришлось проделать несколько сотен миль по Кармскому льду.
Нижний край земли Карм, гористый южный полуостров Кархидского полуконтинента, как и на севере, покрыт ледниками.
Человечество Великого Континента Гетена живет на полоске земли между белыми стенами. Уменьшение солнечного излучения, по их расчетам, на восемь процентов привело бы к тому, что эти стены сомкнулись. Тогда не было бы ни людей, ни земли, только лед.
— Зачем?
— Любопытство, любовь к приключениям.
Он поколебался и слегка улыбнулся.
— «Расширенные сложности и напряженности — цель жизни», — сказал он, цитируя одно из моих экуменийских высказываний.
— Ага, вы сознательно усиливали эволюционную сущность, заложенную в каждом существе.
Мы оба были очень довольны собой, сидя в теплой палатке, попивая горячий чай и ожидая, пока закипит похлебка из кадика.
— Примерно, так, — согласился он. — Нас было шестеро. Мой брат и я из Эстра и четверо друзей из Стока. У нашего путешествия не было особой цели. Мы хотели взглянуть на Теремандер — гору, выступающую изо льда. Мало кто видел ее с земли.
Похлебка была готова — совсем не то, что месиво из отрубей на Пулафенской ферме. У нее был вкус жареных орехов, и она великолепно обжигала рот. Наслаждаясь, я сказал:
— Лучшая еда, какую я пробовал на Гетене, всегда в вашем обществе, Эстравен.
— Но не на банкете в Мишпори.
— Верно, не там. Вы ненавидите Оргорейн?
— Орготы не умеют готовить. Ненавидеть Оргорейн? Нет. Зачем же? Можно ли ненавидеть или любить страну? Тайб рассуждает об этом, но я не понимаю. Я знаю людей, города, фермы, холмы, реки, скалы, знаю, как светит солнце. Но как можно любить или ненавидеть все это в целом? Пока я люблю жизнь, я люблю и холмы Эстра, но эта любовь не имеет ничего общего с ненавистью. Надеюсь, я невежествен.
Невежествен в жанндарском смысле, невежество
Однако он добавил:
— Человек, который не чувствует отвращения к плохому правительству, глупец. И если бы на земле существовало хорошее правительство, какое удовольствие было бы служить ему!
В этом мы понимали друг друга.
— Я знаю такое удовольствие, — сказал я ему.
— Да, так я и думал.
Я вымыл наши чашки горячей водой и вылил ее за палаткой. Снаружи было совершенно темно. Продолжал идти снег, снежинки пролетали в пятне света и падали у входа в палатку. Закрывшись в ее тепле, мы забрались в спальные мешки. Он сказал что-то вроде: «Дайте чашки мне, господин Ай». Я ответил:
— Так и будет «господин»? Через весь лед?
Он посмотрел на меня и рассмеялся.
— Не знаю, как вас называть.
— Меня зовут Дженли Ай.
— Знаю. А зачем вы используете мое имя по местности?
— А как же вас еще называть?
— Харт.
— Тогда я Ай. Кто использует первые имена?
— Братья по очагу или друзья, — сказал он.
При этом голос его звучал отдаленно, как будто из-под толстого слоя снега. Было ли в этом высокомерие или гордость?
Замерзнув, я забрался в меховой мешок и сказал:
— Спокойной ночи, Харт.
Друг. Что такое друг в мире, где любой друг может быть любовником? Я не мог быть другом ни Терему Харту, ни кому-либо из его расы. Не мужчины и не женщины, подчиненные своим безумным циклам, меняющиеся при прикосновении рук, они не были мне друзьями, и любви между нами не могло быть никакой.
Мы спали. Однажды я проснулся и ощутил, как снег толстым слоем покрывает нашу палатку.
На рассвете Эстравен приготовил завтрак.
День был ясный. Когда солнце позолотило ветви кустов, покрывавших склоны долины, мы двинулись в путь. Эстравен тянул сани, а я подталкивал их сзади.
Начал образовываться наст. На склонах мы двигались вниз бегом. В тот день мы вошли в лес, который окружает Пулафенскую ферму — лес из толстых изогнутых деревьев, обросших ледяными бородами — деревьев торе. Мы не осмеливались воспользоваться главной дорогой на север, но, поскольку в лесу не было упавших деревьев, идти было легко. Мы находились в Тарреппете — местности более ровной и с меньшим количеством ущелий и оврагов. Вечером измеритель расстояния показал двадцать миль, а мы меньше устали, чем накануне.
Одно преимущество зимы на Зиме, что дни здесь остаются светлыми. У планеты очень небольшой наклон к плоскости эклиптики, недостаточный, чтобы давать значительные отличия в длительности дня по времени года на высоких широтах.
Времена года определяются лишь эллипсоидностью орбиты. На дальнем конце орбиты, афелии, еще достаточно солнечного излучения. Зима — самое сухое время года и самое приятное, если бы не было так холодно. Солнце, когда оно видно, стоит высоко, нет медленного перехода от света к темноте, как в полярных районах земли, где холод и ночь приходят вместе.