Левая рука тьмы (сборник)

Ле Гуин Урсула Кребер

Орни Тенери. Не везет. Сегодня двадцать второй день путешествия, и с десятого дня мы не продвинулись на восток, наоборот, ушли на двадцать — двадцать пять миль на запад. С восемнадцатого дня мы вообще не продвинулись и могли бы с тем же успехом сидеть на месте. Даже если нам удастся подняться на лед, хватит ли нам теперь пищи? Трудно не думать об этом. Дым и пепел от извержений мешают смотреть вдаль, поэтому мы не можем выбирать путь.

Ай предлагает попробовать каждый подъем, даже самый крутой. Он нетерпелив и раздражен моей осторожностью. Нам следует сдерживаться. Через день или два я буду в кеммере, и напряжение возрастет…

А тем временем мы

бьемся головами о ледяные утесы в полной пепла тьме. Если бы я писал новый йомештский канон, то посылал бы воров после смерти сюда. Воров, которые ночью крадут продовольствие в Туруфе, воров, которые крадут сердце и имя человека и отсылают его пристыженного и изгнанного.

Голова у меня гудит, я не в состоянии даже прочесть написанное.

Хардахад Тенери. Мы на Гобрине. Двадцать третий день пути, и вот мы на леднике Гобрин.

Утром, пройдя лишь несколько сотен ярдов от ночного лагеря, мы увидели дорогу на лед, широкую, мощенную шлаком. Мы прошли по ней, как по главной улице Эрхенранга, и вот мы на льду. Мы движемся на восток домой.

Радость, испытываемая Аем от нашей победы, заразила и меня. Впрочем, вверху так же мрачно, как и внизу.

Мы на самом краю плато. Расщелины, некоторые достаточно широкие, чтобы поглотить целую деревню, не дом за домом, а всю сразу, уходят на север и скрываются из вида. Большинство из них пересекают наш путь, поэтому нам постоянно приходится идти не на восток, а на север. Идти трудно. Мы тащим сани меж огромных складок льда, образовавшихся от напора ледяного щита на Огненные Холмы. Изуродованные давлением ледяные утесы приобретают диковинные формы: опрокинутые башни, безногие гиганты, катапульты. На протяжении многих миль лед все вздымается, стараясь затопить горы и заглушить огонь, заставив замолчать вулканы. В нескольких милях к северу изо льда поднимается пик — острый голый конус молодого вулкана, на много тысячелетий моложе этого ледяного щита, который шеститысячной футовой толщей покрывает невидимые склоны.

Весь день, оглядываясь, мы видели пепельно-серое облако над Дромаголом, которое кажется серым продолжением льда.

Дует сильный ветер и разгоняет дым и пар, которым мы дышали все последние дни.

Облако дыма за нами, как черная крышка, скрывает ледник, горы, каменную долину и всю землю. Здесь нет ничего, кроме льда. Но молодой вулкан к северу от нас думает по-другому.

Снега нет, пасмурно. В сумерки на плато — минус четыре градуса. Под ногами новый лед, предательский и скользкий. Мы часто падаем. Падая, я еду на животе не менее пятнадцати футов. Ай в упряжке сгибается от хохота. Он извиняется и объясняет, что считал себя единственным человеком на Гетене, способным поскользнуться на льду.

За день прошли тринадцать миль, но если мы и дальше будем придерживаться такого темпа среди утесов и расщелин, то скоро замучаемся и попадем в худшую беду, чем езда на животе.

Убывающая луна стоит низко, она тускла, как засохшая кровь, большое коричневатое радужное облако окружает ее.

Орни Тенери. Снег. Вязкий снег и резкий ветер. Температура падает. Сегодня снова тринадцать миль, что составляет общее расстояние в двести пятьдесят четыре мили с момента выхода из первого лагеря. В среднем мы делаем десять с половиной миль в день. Но тяжелый путь не приблизил нас к цели. Мы сейчас не ближе к Кархиду, чем в начале пути. Но теперь у нас больше возможностей попасть туда. Когда мы вырвались из мрака тумана наверх, не все наше время стало занято работой и тревогами, и после ужина мы по вечерам снова разговариваем в палатке.

В состоянии кеммера я предпочел бы не замечать присутствия Ая, но это не так-то легко сделать в двухместной палатке. Беда, конечно, в том, что он на свой манер тоже в кеммере, он всегда в кеммере. Должно быть, несильно это желание, если оно растянуто на все дни года. Вечером мне трудно скрывать свое физическое состояние.

Он, наконец, спросил, не оскорбил ли он меня чем-нибудь.

Я с некоторым замешательством объяснил свое молчание. Я боялся, что он будет смеяться надо мной. В конце концов, это не более, чем сексуальный каприз.

Здесь, наверху, на льду, каждый из нас единичен, изолирован, и я так же отрезан от мне подобных, от всего общества и его правил, как и он от своего. Нет других гетенианцев, которые объясняли и поддерживали бы мое существование. Мы, наконец, равно чужды и одиноки. Он, конечно, не стал смеяться, наоборот, заговорил с мягкостью, которой я раньше не замечал в нем. Немного погодя, он тоже начал говорить об изоляции и одиночестве.

— Ваша раса ужасающе одинока в своем мире. Нет других млекопитающих. Нет других двуполых видов. Нет животных, достаточно разумных, чтобы одомашнить их, хотя бы и в качестве игрушки. Эта уникальность должна воздействовать на ваш образ мысли. Я имею в виду не только научное мышление, хотя вы и великолепные создатели гипотез. Поразительно, что вы выработали концепцию эволюции, не имея никакого переходного звена между вами и низшими животными. Но ваша философия такова: быть одинокими во враждебном мире. Это должно отразиться на всем вашем мировоззрении.

— Йомешта сказал бы, что одиночество человека есть его назначение.

— Конечно. Другие культы в других мирах пришли к такому же заключению. Это культы динамичных, агрессивных, нарушающих эволюцию культур. Их примером мог бы быть Оргорейн. По крайней мере, он, кажется, движется в этом направлении. А что говорят жанндары?

— Жанндара, как вы знаете, это не теория и не догма… Они меньше замечают пропасть между людьми и животными, обращая внимание на их сходство, на связи, которые делают все живое частями единого целого.

У меня в голове целый день звучало Термора и я процитировал:

— Свет — это левая рука Тьмы, А Тьма — это правая рука Света. Два есть одно: жизнь и смерть Лежат рядом, как пара в кеммере. Как соединение руки, Как конец и начало.

Голос мой дрожал, когда я читал эти строки. Я помнил, что они были в письме, которое мой брат написал мне перед смертью.

Ай подумал и сказал:

— Вы изолированны и в то же время неразделенны. Возможно даже, что вы страдаете целостностью, как мы дуализмом.

— Мы тоже дуалисты. Дуализм существует, пока существуют «я» и «другие».

— «Я» и «ты», — сказал он. — Да, в конце концов это заложено глубже, чем пол…

— Скажите, как другой пол вашей расы отличается от вас?

Он посмотрел удивленно, меня тоже удивил собственный вопрос. Это во мне неожиданно заговорил кеммер.

— Я никогда не думал об этом, — сказал Ай. — Вы ведь никогда не видели женщин.

Он использовал слово земного языка, которое я знал.

— Я видел ваши фотографии. Женщины похожи на наших беременных гетенианцев, но с большими грудями. Отличаются ли они в умственном отношении и поведении? Похожи ли на два различных вида?