Левая рука тьмы

Ле Гуин Урсула Кребер

Быть атеистом — значит верить в Бога. Признавать или отвергать его существование ведет к одному и тому же в плане доказательств. Это слово редко употребляется Хандарратами, которые воспринимают Бога не как факт, который нуждается или в доказательствах или в вере; таким образом они разорвали круг и стали свободными.

Они знают, на какие вопросы нет ответов и не отвечают на них: это искусство, это умение особенно нужно во времена тьмы и страха.

ДЕНЬ ТОРМЕНБОД МЕСЯЦА САСМИ. Моя тревога растет: по-прежнему по Центральному Радио не прозвучало ни

одного слова о Посланце. Ни одно из сообщений о нем, которые передавались по радио Эренранга, не появилось здесь, и передачи подпольного радио, ведущиеся через границу, вызывают появление слухов, чему способствуют и рассказы купцов и путешественников, хотя не могу сказать, чтобы они были широко распространены. Сарф установил жесткий контроль над всеми сообщениями, с которым я прежде не сталкивался и даже не предполагал, что он может быть возможен. Это ужасно. В Кархиде Король и его кьоремми контролировали большую часть того, что люди делали, но весьма незначительно то, что они слушали и совершенно не касались того, что они говорили. Здесь правительство знает не только то, что люди делают, но и то, что они думают. Вряд ли человек должен иметь такую власть над другим человеком.

Шуссгис и другие открыто показываются с Дженли Аем на улицах в городе. Интересно, понимает ли он, что эта открытость скрывает тот факт, что его прячут. Никто не знает о его пребывании здесь. Я спрашивал моих товарищей по работе: они ничего не знают и считают, что я говорю о какой-то глупой иомешской секте. Нет информации, нет интереса, ничего, что могло бы способствовать делу Посланца или защитить его жизнь.

Жаль, что он так похож на нас. В Эренранге люди часто показывали на него на улицах, потому что они что-то знали о нем или же говорили о Посланце и знали о его присутствии. Здесь, где его пребывание держится в тайне, он остается незамеченным. Не сомневаюсь, что его видят не реже, чем я видел его с первого же знакомства: необычно высокий, мускулистый и темнокожий юноша в периоде вхождения в кеммер. В прошлом году я изучал сообщения врачей о нем. Он полностью отличается от нас. Они тщательно изучали его. И каждый, кто знакомился с его организмом, знал, что это чужестранец.

Но тогда почему же они скрывают его? Почему никто из Сотрапезников не заставит сообщить о нем, не скажет о нем публично или по радио? Почему молчит даже Обсле? Ведь ему нечего бояться. Или из страха?

Мой Король боялся Посланца, эти боятся друг друга.

Я подумал, что я, иностранец — единственный, кому доверяет Обсле. Он испытывал удовольствие от моего общества (как и я) и несколько раз, не думая о шифтгретторе, откровенно спрашивал моего совета. Но когда я предупреждал его, что он должен заговорить, что он должен противопоставить общественные интересы фракционным интригам, он не слышал меня.

— Если Сотрапезничество в целом не будет спускать глаз с Посланца, — сказал я, — или вы, Обсле, Сарф не осмелится притронуться к нему.

Обсле вздохнул.

— Да, да, но мы не можем сделать этого, Эстравен. Вы предлагаете нам вещать на каждом углу, как сумасшедшим священникам?

— Ну, кто-то в самом деле может говорить с народом, так сказать, сеять слухи; в прошлом году мне пришлось заниматься чем-то подобным в Эренранге. Заставляйте людей задавать вопросы, на которые у вас есть ответ, — вот он, сам Посланец.

— Если бы только он опустил этот проклятый корабль, чтобы у нас было что показать людям! Но так как…

— Он не может спустить его, пока не будет уверен, что вы ведете честную игру.

— Разве я спорю? — вскричал Обсле, давая понять, что и большое Радио, и печатные бюллетени, и научная периодика — все находится в руках Сарфа. — Что я могу делать, когда я связан по рукам и ногам? Разве в прошлом месяце я не занимался этим ежечасно и ежеминутно? Честная игра! Он хочет, чтобы мы верили во все, что он рассказывает, а сам не доверяет нам!

— А он должен доверять?

Обсле фыркнул и не ответил.

Он был куда более честен, чем любой из известных мне орготских чиновников.

ДЕНЬ ОДГЕТТЕНИ МЕСЯЦА САСМИ.

Исполнение обязанностей старшего офицера Сарфа предполагает определенный комплекс глупости. И Гаум тому свидетельство. Он воспринимает меня, как кархидского агента, который пытается втянуть Оргорейн в игру с целью потери престижа, заставляя его поверить в тот обмен, который представляет Посланец из Эйкумены, он думает, что, будучи премьер-министром, я только и делал, что готовил этот трюк. Господи, да мне было чем заниматься вместо того, чтобы играть в шифтгреттор с этим мерзавцем. Но он совершенно не в состоянии воспринять такой простой ответ. Теперь, когда Джегей в какой-то мере покинул меня, Гаум решил, что меня можно перекупить и в своей своеобразной манере готовится поторговаться со мной. Наблюдая за мной или же зная меня уже достаточно хорошо, он знает, что я буду готов войти в кеммер в день Постхе или Торменбод, поэтому прошлой ночью, применив гормональные инъекции, в чем я не сомневаюсь, он вошел в полный кеммер и будет готов соблазнять меня. У нас произошла случайная встреча на улице Пьонефин.

— Харт! Я вас не видел уже полмесяца! Где вы прячетесь? Заходите распить со мной бокал эля.

Он избрал одну из тех пивнушек для эля, которые находятся дверь в дверь с соседним кеммер-домом Сотрапезничества. Он заказал нам не эль, а живую воду. Он решил не терять времени. После первого же стакана он накрыл мою руку и, приблизив свое лицо к моему, шепнул:

— Встретились мы не случайно, я поджидал вас: сегодня вечером я в кеммере и страстно желаю вас, — и говорил он это, называя меня по имени, данному мне при рождении. Я не вырезал ему язык лишь потому, что с тех пор, как я покинул Эстре, не ношу с собой ножа. Я сказал ему, что пока я в изгнании, предпочитаю воздерживаться. Он продолжал ворковать, держа меня за руку. Он слишком быстро вошел в полную фазу женщины. Гаум в кеммере очень красив, и он полагался на свою красоту и на сексуальную настойчивость, зная, как я предполагал, что во время Хандарры я был вынужден прибегать к лекарствам, подавляющим кеммер, и уже долгое время воздерживался от всякого общения. Но он забыл, что отвращение лучше любого лекарства. Я освободился от его когтей, хотя они, должен признать, оказали на меня некоторое воздействие, и оставил его, предположив, что он тут же сунется в двери кеммер-дома, что был неподалеку от нас. Он взглянул на меня с жалкой ненавистью, ибо, не достигнув своей цели, он по уши был в кеммере.

Неужели он в самом деле думал, что я так дешево поддамся ему? Должно быть, он в самом деле считал меня идиотом; при этой мысли я почувствовал себя таковым.

Черт с ним, с этим грязным типом. Среди них нет ни одного чистого человека.

ДЕНЬ ОДСОРДНИ МЕСЯЦА САСМИ. Сегодня днем Дженли Ай говорил в Зале Тридцати Трех. Туда никого не пускали, и не было никаких сообщений, но Обсле позже нашел меня и прокрутил собственную запись этой встречи. Посланец говорил как нельзя лучше, с трогательной откровенностью и настойчивостью. В нем есть та невинность, которая для меня совершенно чужда и даже глупа; но наступают минуты, когда эта кажущаяся невинность превращается в дисциплину знаний и величие цели, которые восхищают меня. Его устами говорил умный и великодушный человек, который пытался связать воедино в цельную мудрость огромный, древний, страшный и невообразимо разнообразный опыт жизни. Но сам он был молод, то есть, нетерпелив и неопытен. Он был выше нас и смотрел дальше, но сам он был всего лишь человеком.

На этот раз он говорил лучше, чем в Эренранге, проще и в то же время тоньше и умнее: как и все мы, он учится по ходу времени.

Его выступление часто прерывалось выкриками членов главенствующей фракции, требовавшими, чтобы Президент остановил этого сумасшедшего, вышвырнул его и прекратил заниматься этими делами. Сотрапезник Джеменбей был самый шумный, и скорее всего, самый непосредственный.

— Вы же не собираетесь заглатывать этот шурум-бурум? — кричал он, обращаясь к Обсле, сидящему наискосок от него. То и дело возникающий на ленте шум мешал проследить, как Обсле ответил ему. Восстанавливаю приблизительно: