Левиафан
Шрифт:
Прежде всего очевидно, что закон вообще есть не совет, а приказание, но не приказание любого человека любому другому, а лишь приказание лица, адресованное тому, кто раньше обязался повиноваться этому лицу. А в термине "гражданский закон" прибавляется лишь имя приказывающего, каковое есть persona civitatis - государственное лицо.
В соответствии с этим я определяю гражданское право следующим образом. Гражданским правом являются для каждого подданного те правила, которые государство устно, письменно или при помощи других достаточно ясных знаков своей воли предписало ему, дабы он пользовался ими для различения между правильным и неправильным, т. е. между тем, что согласуется, и тем, что не согласуется с правилом.
В этом определении нет ничего, что не было бы очевидно с первого взгляда. Ибо всякий человек видит, что некоторые законы адресованы всем подданным вообще, некоторые - определенным провинциям, другие - определенным профессиям, а еще другие - определенным людям, и поэтому они являются законами для той группы людей, которой адресовано приказание, и ни для кого другого.
Суверен является законодателем. 1. Законодателем во всех государствах является лишь суверен, будь то один человек, как в монархии, или собрание людей, как в демократии или аристократии. Ибо законодатель есть тот, кто издает закон. А одно лишь государство предписывает соблюдение тех правил, которые мы называем законом. Поэтому законодателем является государство. Но государство является личностью и способно что-либо делать только через своего представителя (т. е. суверена), и поэтому единственным законодателем является суверен. На том же основании никто, кроме суверена, не может отменять изданного закона, ибо закон может быть отменен лишь другим законом, запрещающим приведение первого в исполнение.
И он сам не подчинен гражданским законам. 2. Суверен государства, будь то один человек или собрание, не подчинен гражданским законам. В самом деле, обладая властью издавать и отменять законы, суверен может, если ему угодно, освободить себя от подчинения отменой стесняющих его законов и изданием новых, следовательно, он уже заранее свободен. Ибо свободен тот, кто может по желанию стать свободным. Да и не может человек быть обязанным по отношению к самому себе, так как тот, кто может обязать, может и освободить от своей обязанности, и поэтому иметь обязательства только по отношению к самому себе - значит не иметь их.
Практика получает силу закона не от продолжительности времени, а от согласия суверена. 3. Когда долгая практика получает силу закона, то эта сила обусловлена не продолжительностью времени, а волей суверена, сказывающейся в его молчании (ибо молчание есть иногда знак согласия), и эта практика является законом лишь до тех нор, пока суверен молчит. Поэтому если суверен пожелает, чтобы какой-нибудь правовой вопрос решался не на основании его воли в данный момент, а на основании ранее изданных законов, то продолжительность практикующегося обычая не есть основание для умаления его права
? вопрос должен решаться на основании справедливости, ибо с незапамятных времен бесконтрольно учиняются неправильные иски и выносятся неправильные решения. Наши юристы считают законами лишь разумные обычаи
? полагают, что дурные обычаи должны быть упразднены. Но судить о том, что разумно и что подлежит упразднению, есть деяо составителя законов, т. е. верховного собрания или монарха.
206
Естественный и гражданский законы совпадают по содержанию. 4. Естественный и гражданский законы совпадают по содержанию и имеют одинаковый объем. Ибо естественные законы, заключающиеся в беспристрастии, справедливости, признательности и других вытекающих отсюда моральных качествах, в естественном состоянии (как я уже указал на это раньше в конце главы XV) являются не законами в собственном смысле слова, а лишь качествами, располагающими людей к миру и повиновению. Лишь по установлении государства, не раньше, они становятся действительно законами, ибо тогда они - приказания государства, а потому также и гражданские законы, в силу того что верховная власть обязывает людей повиноваться им. Дело в том, что при различиях, имеющихся между отдельными людьми, только приказания государства могут установить, что есть беспристрастие, справедливость и добродетель, и сделать все эти правила поведения обязательными, и только государство может установить наказание за их нарушение, и поэтому такие приказания являются гражданскими законами. Поэтому во всех государствах мира естественный закон есть часть гражданского закона. В свою очередь гражданский закон также является частью предписаний природы, ибо справедливость, т. е. соблюдение договоров и воздание каждому того, что принадлежит ему, есть предписание естественного закона. Но каждый подданный государства обязался договором повиноваться гражданскому закону (договором граждан между собой, когда они собрались, чтобы выбрать общего представителя, или договором между каждым подданным и самим представителем, когда, покоренные мечом, они обещают повиновение, чтобы сохранить свою жизнь), и поэтому повиновение гражданскому закону является также частью естественного закона. Гражданский и естественный законы не различные виды, а различные части закона, из которых одна (писаная часть) называется гражданским, другая (неписаная) - естественным. Впрочем, естественное право, т. е. естественная свобода человека, может быть урезано и ограничено гражданским законом; более того, такое ограничение является естественной целью издания законов, так как иначе не может быть никакого мира. И закон был принесен в мир только для того, чтобы ограничить естественную свободу отдельных людей, дабы они могли не вредить, а
Законы провинции создаются не обычаем, а властью суверена. 5. Если суверен одного государства покорил народ, живший раньше под властью писаных законов, продолжает управлять по тем же законам и после покорения, то эти законы являются гражданскими законами победителя, а не покоренного государства. Ибо законодателем является не тот, чьей властью закон впервые издан, а тот, чьей волей он продолжает оставаться законом. Поэтому там, где в пределах одного государства имеются разные провинции и эти провинции имеют разные законы, обычно называемые обычаями этих провинций, мы должны понимать это не так, будто эти обычаи имеют свою силу благодаря своей древности, а лишь так, что они в древности были писаными законами или в другой форме объявленными постановлениями и уложениями суверенов этих провинций и что они и сейчас являются законами не потому, что освящены временем, а в силу постановлений нынешних суверенов. Но если какой-нибудь неписаный закон одинаково практикуется во всех провинциях какого-либо государства и эта практика не приводит ни к каким несправедливостям, то такой закон является не чем иным, как естественным законом, одинаково обязывающим весь человеческий род.
Некоторые нелепые мнения законоведов относительно издания законов. 6. Так как мы видим, что все законы, писаные и неписаные, имеют свой авторитет и силу в зависимости от воли государства, т. е. от воли его представителя, каковым является в монархии монарх, а в других государствах - верховное собрание, то приходится удивляться возникновению таких мнений, какие мы находим в разных государствах в трудах выдающихся законоведов, непосредственно или логически делающих законодательную власть зависимой от частных людей или от подчиненных судей. Таково, например, положение, что право контроля над обычным правом принадлежит только парламенту,- положение верное лишь там, где парламент обладает верховной властью и может быть созван и распущен исключительно по своему решению. Ибо, если кто-либо имеет право распускать его, тогда он же имеет право контролировать его и, следовательно, контролировать его контроль. И если такого права нет не у кого другого, то все право контроля над законами принадлежит не парламенту, а контролю в парламенте. А если парламент там, где он является сувереном, созвал бы из представителей подвластных ему провинций для обсуждения какого угодно вопроса самое многочисленное собрание и если бы это собрание состояло из самых умных людей, то все же никто не поверит, что такое собрание фактом своего созыва получило законодательную власть. Таково же также положение о том, что двумя мечами государства являются сила и юстиция, из которых первая находится в руках короля, а вторая передана в руки парламента, как будто могло бы существовать государство, где сила была в руках, которыми юстиция не имела власти управлять.
7. Наши законоведы согласны с тем, что закон никогда не может противоречить разуму и что законом является не буква (т. е. всякая конструкция закона), а лишь то, что соответствует намерению законодателя. И это верно. Вопрос только в том, чьему разуму должен соответствовать закон. Этим разумом не может быть разум любого человека, ибо тогда законы так же часто противоречили бы друг другу, как и различные схоластические учения; этим разумом не может также быть (как думает Эд. Кок) искусственное совершенство разума, достигнутое долгим изучением, наблюдением и опытом. Ибо бывает так, что долгое изучение умножает и утверждает ошибочные мнения, а где люди строят на неправильных основаниях, там, чем больше они построят, тем сильнее развал, мнения же и решения тех, кто изучает и наблюдает в течение одинакового времени и с одинаковым прилежанием, бывают и должны остаться противоречивыми. Поэтому закон устанавливается не juris prudentia, или мудростью подчиненных судей, а разумом и приказанием нашего искусственного человека - государства. И так как государство является в лице своего представителя единым лицом, то нелегко могут возникнуть противоречия в законах, а если таковые возникают, то тот же разум способен путем толкования и изменения устранить их. Во всех судах судит суверен (являющийся государственным лицом). Подчиненный судья обязан принять во внимание мотив, побудивший его суверена издать такой закон, с тем чтобы согласовать свое решение с ним, но тогда это решение суверена. Иначе - это собственное, потому и неправильное, решение судьи.
Закон есть закон лишь для тех, кто способен его понимать. 8. Из того, что закон есть приказание, а приказание состоит в изъявлении или проявлении в устной, письменной или какой-нибудь другой форме воли того, кто приказывает, мы можем заключить, что приказание государства является законом лишь для тех, кто способен понимать его. Для идиотов, детей и сумасшедших не существует закона, так же как и для зверей, и к ним неприменимы понятия справедливого и несправедливого, ибо они никогда не были способны заключать соглашение или понимать вытекающие из него последствия и, следовательно, никогда не обязывались считать своими действия какого-либо суверена, как это должны делать те, кто устанавливает для себя государство. И подобно тому как не вменяется в вину несоблюдение законов людям, которых природа или случай лишили возможности познания законов вообще, не должно быть вменено в вину несоблюдение закона любому, которого какой-нибудь случай, происшедший не по его вине, лишил возможности познать его, ибо, собственно говоря, этот закон не является законом для него. В этом месте необходимо поэтому рассмотреть доводы в признаки, достаточные для того, чтобы при их помощи установить, каков закон, т. екакова воля суверена, как при монархиях, так и при других формах правления.