Лейтенант Шмидт
Шрифт:
Гордый тем, что удалось освободить узников с «Прута», Шмидт все же не мог избавиться от гнетущего чувства. Красный флаг взвился над «Прутом» и несколькими мелкими судами, но не на это рассчитывав Шмидт. Он был бледен и удручен.
— Я не ожидал… — говорил он матросам. — Я надеялся, что присоединятся все. Товарищи дорогие, — если даже останемся одни, все равно будем бороться.
Он обвел затуманенным взглядом бухту с линией кораблей, полукружье города.
— Ох, рабы, трусы, чухнинские холопы, будьте вы прокляты…
И
— Петр Петрович, что вы, что вы, не надо…
Матросы обнимали, целовали плачущего Шмидта. У многих тоже на глаза навернулись горячие слезы. Карнаухов успокаивал взволнованного Частника, говоря, что он как-то видел такой же припадок у учителя и что скоро все пройдет.
Действительно, через несколько минут Шмидту стало лучше. Смущенно улыбаясь, он извинялся перед товарищами.
Подошли два матроса, депутаты с «Пантелеймона», утром прибывшие на «Очаков».
— Товарищ Шмидт, «Пантелеймон» с нами, с нами.
— Как с нами? — воскликнул Шмидт. — Почему же нет красного флага? Почему не арестованы офицеры?
— Подождите, товарищ Шмидт…
— Нет, — нет, я вам не товарищ! Если не хотите стать предателями, немедленно идите на «Пантелеймон», поднимите знамя свободы, арестуйте офицеров. Станьте же снова потемкинцами!
Тут же решили послать на «Пантелеймон» депутатов вместе с ротой очаковцев.
Частнику помедлив, сказал:
— Братцы, идите и возвращайтесь с победой. Лучше умереть, чем отступить.
Матросы мигом собрались, погрузились на миноносец и во главе со Шмидтом пошли к «Пантелеймону».
Остальные столпились у мачты, на которую взобрался наблюдатель. С биноклем в руках он следил за каждым движением на «Пантелеймоне» и сообщал вниз, товарищам:
— Подходят наши.
— Поднимаются.
— Принимают, принимают депутатов!
— Стой, стой, что-то не пойму!..
— Кажется, офицера арестуют. Верно, арестовали.
Матросы вытягивали шеи, забирались на возвышения.
Всем хотелось увидеть, что происходит на «Пантелеймоне».
— Красное знамя принесли!
Через минуту все увидели взвившееся над броненосцем знамя борющейся и побеждающей революции. «Потемкин» воскрес.
Вскоре с броненосца доставили арестованных офицеров.
Шмидт вернулся к себе в каюту. Он распорядился, чтоб пассажирам «Пушкина» дали возможность продолжать свой путь. Два студента упросили его оставить их на «Очакове». Потом спохватился: что же мы медлим? Нельзя терять ни минуты. Надо вооружить «Потемкин», вернуть ему снаряды и ударники от орудий, без которых этот великан все равно что беспомощное корыто. Чухнин еще в сентябре разоружил крамольный «Потемкин»…
Тотчас же несколько матросов сели в катер, и направились в арсенал.
А Шмидт начал составлять телеграмму адресату, с которым до сих пор
Гладков увидел текст и усмехнулся.
— Стоит ли, какое действие… Я надеюсь на социал-демократию, на рабочий класс, это понадежнее.
Шмидт посмотрел на упрямый гладковский подбородок и возразил. Он и не рассчитывает на прямое действие телеграммы. Не в этом дело. Но какой эффект! Пусть она прокламацией облетит всю Россию…
Успех с «Пантелеймоном» навел на мысль послать депутатов на «Ростислав». Вскоре и над этим гигантом появилось красное знамя. Но не успели очаковцы, матросы других восставших кораблей и тысячи людей, собравшихся на Приморском бульваре, возликовать, как красное знамя начало сползать. На его месте снова появился андреевский флаг. Было ясно, что на «Ростиславе» идет борьба. Прошло несколько минут, и над кораблем опять сверкнул надеждой и призывом красный флаг.
К борту «Очакова» подошел паровой катер. Председатель Совета депутатов Столицын привез Шмидту неважные вести. По всем данным, Чухнин и Меллер-Закомельский усиленно готовятся. На крепостных батареях революционные и даже нейтрально настроенные команды заменяются офицерами и специально подобранными людьми. На Северной стороне расположилась полевая артиллерия, — которая готовится к бою. Брестский и Белостокский полки изменили.
Шмидт выслушал эти сообщения, сжав губы. Только под правым глазом чуть дрогнула щека.
— Все равно, — сказал он. — Бежать с революционного рейда было бы вероотступничеством.
С утра на улицах Севастополя появились листовки, в которых говорилось о твердой решимости восставших матросов продолжать борьбу.
«В случае каких-либо насильственных действий со стороны казаков по отношению к гражданам я буду вынужден принять решительные меры.
Командующий Черноморским флотом Шмидт».
«Если мои люди, арестованные властями, не будут освобождены или с ними учинено будет какое-нибудь насилие, то я так же поступлю с офицерами, находящимися у меня на борту крейсера; начну по старшинству.
Командующий Черноморским флотом Шмидт».
Шмидт приказал привести арестованных офицеров в кают-компанию. Они вошли, испуганно озираясь по сторонам. На красном бархатном диване лежала матросская бескозырка. Капитана 2 ранга, того самого, который при обыске уверял, что у него нет денег, передернуло от страха.
— Господа заложники! — сказал Шмидт. — Вы арестованы именем революции. Исполнителем народной роли является крейсер «Очаков». Если он погибнет, с ним погибнете и вы. Не от руки революции, а от руки Чухнина. Я предлагаю вам самим сообщить ему об этом.