Лгунья
Шрифт:
Она выбрала легкие парусиновые туфли, ярко–красные, в каких обычно ходят на пляж.
— Попробуйте эти, – предложила она.
Я сделала вид, что они впору, но не успела спуститься по лестнице, как уже натерла пятки.
Доктор Верду все-таки пришел попрощаться. Вышел откуда-то из тени в прохладном, темном холле. Стоял под деревянным распятием, прибитым над дверью.
– Au revoir. Mademoiselle [54] , – сказал он.
Мне показалось, что он собирается поцеловать меня на французский манер. Я не знала, подставить щеку или нет. Но в следующий миг дверь с шумом распахнулась, и в тихий, сумрачный холл с улицы ворвался горячий воздух, а вместе с ним – шумный, захлебывающийся словами дядя Ксавье, который выхватил у сестры Мари–Терезы
54
До свидания, мадмуазель (фр.).
— Спасибо вам, – сказала я. Ведь он как-никак спас мне жизнь. Спас жизнь неизвестно кому. И за это я должна быть ему благодарна.
— Непременно заезжайте нас навестить перед возвращением в Англию, – сказала сестра Мари–Тереза, вручая мне костыли. Она промокнула глаза. Странно, с чего это они меня так полюбили. Не представляю, что я такого сказала или сделала, чтобы пробудить в незнакомых людях теплые чувства. Должно быть, для этого достаточно просто позволить себя спасти.
— Или если возникнут какие-то… трудности, – туманно проговорил доктор Верду. – Если потребуется какая-нибудь помощь… – он смотрел себе под ноги.
— Спасибо, – повторила я.
Машина дяди Ксавье стояла у входа. Это оказался маленький потрепанный «рено». Странно, я ожидала чего-нибудь посолидней. Дядя казался слишком могущественным, чтобы сидеть за рулем такой неказистой малышки. Должно быть, я ошибалась, принимая его за человека с положением. «Рено» и голубые дядины джинсы сбили меня с толку. Я не знала, что и думать. Жара на улице стояла плотной завесой: она оглушала, словно с размаху врезаешься в стену. Доктор Верду и сестра Мари–Тереза с крыльца махали нам вслед, пока мы отъезжали. Я попыталась опустить стекло, чтобы помахать в ответ, но оно не опускалось. Я надеялась, что они заметили мои старания, но, скорее всего, выглядело это так, будто я сразу о них забыла.
Ремень безопасности тоже пришел в негодность.
— Мне нужно купить какую-нибудь обувь, – сказала я, когда мы миновали ворота больницы и въехали в город.
— Завтра, – сказал дядя Ксавье. – Завтра купишь обувь. Сегодня отдыхай и делай то, что тебе велят. Сегодня мы едем домой.
Домой. От этой мысли стало неуютно.
Мои ягодицы горели огнем на сиденье из искусственной кожи. Я пожалела, что не послушалась совета сестры Мари–Терезы и не надела льняную юбку. В джинсах было слишком жарко: но они чертовски хороши в них, эти мои новые стройные ноги, вытянутые под приборной доской.
— Нам далеко? – спросила я. Хорошо бы подальше. Хотелось никогда сюда не возвращаться.
Дядя Ксавье не слушал. Он был разозлен внезапно возникшей пробкой на улице с односторонним движением. Он несколько раз громко просигналил. Высунулся из окна, и махал руками, и сыпал проклятия на головы водителей. На перекрестке, где застопорилось движение, стоял знак со стрелкой влево, который гласил, что до Фижака сорок километров. Сорок километров пути – до того, как принять окончательное решение.
Мы застряли рядом с магазином Филдара. он был по левую руку, а за ним – обувная лавка с выставленными на тротуар стеллажами и корзинами с обувью. Дядя Ксавье не переставая молотил кулаком по сигналу. Мы продвигались еле–еле, в час по чайной ложке. Я могла прочесть цены: довольно дорого. Мне нужна всего лишь пара нежарких, удобных туфель. Честнее всего было бы сейчас выйти из машины, купить туфли и пойти прочь. Но честные поступки всегда мне плохо удавались, так что вместо этого я поерзала, чтобы отлипнуть от сиденья, и надела темные очки Крис.
— Любишь музыку? – спросил дядя Ксавье. У него были загорелые крепкие руки, от него исходил сильный запах – запах жизни. Запах силы.
— Да, – сказала я.
Он включил радио. Какая-то универсальная поп–звезда вроде Джонни Холидея проникновенно пела задорную, сентиментальную французскую песенку. Мне, наконец, удалось опустить стекло и выставить локоть на край окна. Я была бы счастлива провести
55
Потерянная любовь (фр.).
Наконец подъехали к перекрестку. На знаке надпись: «Фижак – 29 километров». Время поджимало. Оставалось меньше тридцати километров.
— Дядя Ксавье, – сказала я через пару минут. Я не знала, как его иначе называть. – Д яд я Ксавье…
Он повернул голову, взглянул на меня. Я подумала: сейчас скажу. Попрошу высадить меня у станции в Фижаке. Но едва я открыла рот, чтобы произнести следующую фразу, как из-за угла навстречу выскочил еще один маленький «рено». Дядя Ксавье вцепился в руль. Глаза его сверкнули. Он поерзал на сиденье, подался вперед, оскалил зубы. Он явно не собирался давать дорогу. Как, впрочем, и водитель другой машины. Я зажмурилась. Дядя Ксавье издал победный клич, ударил кулаком по сигналу и в самую последнюю секунду резко повернул вправо. Машины разошлись с зазором в несколько дюймов. Дядя Ксавье захохотал и удовлетворенно похлопал по приборному щитку.
– Salaud [56] , – нежно сказал он и снова расслабился, откинувшись на сиденье. Он сиял от удовольствия. Теперь, когда дорога освободилась, он вспомнил, что я начала что-то говорить.
— Так что ты собиралась сказать?
«Собиралась сказать, что я не ваша племянница», – подумала я.
— Нет, нет и нет, – сказал он, хлопая меня по костлявой джинсовой коленке. – Все в порядке. Не волнуйся.
Я так и обмерла. Сперва подумала, что он прочел мои мысли. Или я случайно проговорила их вслух. Странно другое: то, насколько сильно я встревожилась. Очевидно, я вовсе не намеревалась говорить ему правду. Но в таком случае, что есть правда, что истинно? Может, кто и знает это, но не я; я же вконец запуталась. Если истина – это то, во что верит большинство, тогда мне нечего ему сказать. А может, это всегда некий абсолют, как непреложные истины Тони, вроде его изречения о женских задах или истины сродни той, что Земля круглая? Хотя тут тоже кроется проблема. Если все поверят в то, что женский зад выглядит в брюках абсурдно или что Земля плоская, тогда сама эта вера превратит глупое предположение в правду. По крайней мере, пока большинство людей не заставят поверить в обратное.
56
Паршивец (фр.).
— Нет, нет и нет. Не волнуйся, – повторил дядя Ксавье. – Я отличный водитель. Просто классный. Раньше мы каждый год принимали участие в гонках в Ле–Мане, я и твой отец. – Он оторвал взгляд от дороги и посмотрел на меня. – Ты совсем не помнишь отца?
— Нет.
Ведь и в самом деле не помнила. Он похлопал меня по коленке и между делом пощупал ее.
— Кожа да кости, – сказал он, громко фыркнув. – Так и осталась худышкой. Когда-то я заставлял тебя пить козье молоко. Помнишь?
— Нет, – ответила я. Он засмеялся.