Лгунья
Шрифт:
Мне стало ясно, что он задумал. Он намеренно кидает мне мяч, надеясь, что я потеряю равновесие. Он втянул щеки и застучал пальцами по столу, делая вид, что старается вспомнить. Но я не позволю мужчине, даже такому, от которого у меня слабеют коленки, играть со мной в такие игры.
– "Россини", - сказала я. Первое итальянское имя, пришедшее на ум.
Он громко расхохотался.
– "Россини", ну конечно же, "Россини".
– На Эдвард-роуд, - ледяным тоном импровизировала я.
– В "Россини" отменно готовят рыбу, - сказал он.
– Ну ладно, расскажи мне, какие перспективы в мире кофейного бизнеса, Крис?
– Да все такие же, - сказала я. Хочешь в игры играть - ради бога. Я тоже
– Ты отлично выглядишь, небось, оттого что преуспеваешь?
– Глупости, - сказал дядя Ксавьер.
– Это все солнце, питание и отдых. Поэтому у неё такой здоровый вид.
– Ксавьер сказал, тебе повезло, едва на тот свет не отправилась, сказал Гастон.
– Мы её даже не узнали, когда она приехала, - сказала Селеста.
– Я узнала, - возразила преданная Франсуаза.
Дядя Ксавьер рассмеялся.
– Узнали, узнали. Не говори ерунды.
Селеста шлепнула Бригама по руке.
– Хочешь хлеба - попроси, - рявкнула она. Он заплакал. Дети ужасно устали. Зоя клевала носом, уткнувшись в плечо Франсуазы.
– Отведи детей наверх, Селеста, - сказала Tante Матильда.
Франсуаза сделала движение встать.
– Я отведу, - сказала она.
Не успев подумать, я сказала:
– Сядь. Ты не доела.
– Да нет, почему, - вспыхнув, упрямо сказала Франсуаза.
– Я с удовольствием. Правда.
– Сядь и доешь сыр.
Селеста сказала:
– Зря ты вмешиваешься, Мари-Кристин.
– Это твои дети, - гнула я свое.
– Сама их и укладывай.
Дядя Ксавьер даже закашлялся от смеха. Я слишком далеко зашла, подумала я. Меня переполняло чувство опасной самоуверенности. Хмурая Селеста с побагровевшей шеей рывком отодвинула стул.
– Давайте быстрей и поцелуйте на ночь Grandmaman82, - сказала она.
Двое мальчиков послушно подставили щеки для поцелуя и вышли из кухни. Я взяла на руки уснувшую Зою и вручила её Селесте. Мы избегали смотреть друг другу в глаза.
Когда они ушли, Франсуаза сказала полушепотом:
– Да я же и вправду не возражаю. Мне нравится их укладывать.
– Чушь, - сказала Tante Матильда.
– Мари-Кристин абсолютно права. Она произносила мое имя, странно запинаясь, как будто в середине стояла запятая.
– Доедай сыр.
Франсуаза села.
Дядя Ксавьер прямо задыхался от хохота.
– Вот видишь, - сказал он Гастону.
– У неё язычок острый, как бритва.
Потом, когда мы убирали со стола, Tante Матильда спросила Гастона, надолго ли он приехал.
– Ну, - сказал он, - у меня увольнение до вечера четверга. Я не вижу смысла тащиться в такую даль, в Париж, на пять с половиной дней, так что...
– Жаль, - сказала я. Я до сих пор не имела представления, что происходит, однако шла по проволоке с переполняющей меня уверенностью, как пьяная.
– Очень жаль. Значит, мы оба пропустим праздник в следующую субботу.
– О чем это ты?
– грозно спросил дядя Ксавьер.
– Даже не думай. Ты никуда не поедешь, пока полностью не поправишься.
Гастон поймал мой взгляд. Потянувшись через стол за доской для сыра, я случайно задела его. Наши обнаженные руки коснулись друг друга. Я отпрыгнула, как будто меня ударило током.
Мне стыдно писать о любви. Я очень мало о ней знаю, я в этом деле новичок. Честно говоря, я вообще понятия не имею, что это такое, как это бывает, то ли это плод воображения каждого человека, то ли всеобщее заблуждение, основанное на мечте человечества. Я не знаю о ней самых элементарных вещей.
У меня, конечно, с самого начала наблюдались все классические симптомы. Я не могла есть. Не могла спать. Лежала с раскрытыми глазами, ворочалась и ерзала, словно у меня горошина под периной. Я задыхалась от жары, хотя раньше засыпала и в худших условиях.
Как же так, скажете вы, да ведь этот человек в любой момент мог тебя заложить. Ваша правда. Не понимаю, почему он до сих пор этого не сделал. Но физические симптомы, которые я первоначально приняла за признаки паники дрожание под ребрами, влажные ладони, сухость в горле - могли запросто быть симптомами чего-то иного, и это более вероятно.
Я пыталась вспомнить, испытывала ли я нечто подобное к Тони. Лежала ли часами без сна, когда голова, глаза, кожа, желудок - все было настолько переполнено им, что ни на что другое не хватало места? Но это - то, что я сейчас описываю - это, конечно, вожделение. Оно не имеет ничего общего с любовью. Требуется время, чтобы взрастить любовь. Нельзя любить не знакомого тебе человека.
Да, но ведь я его знала. Я его всю жизнь ждала. Лесные чащобы, пятна крови, потерянные туфли, долгая спячка, заклинания, колдовство, страстное желание найти верное имя - все это мне было уже знакомо. Не хватало только прекрасного принца в том или ином образе. Наверное, я решила, что если он когда-нибудь и объявится, чего, разумеется, не случится, то я его узнаю в любом образе - лягушонка ли, дровосека, - в общем, чего-нибудь заметного. Но как мне было распознать его под маской дядюшки?!
Было время, когда я довольно долго себя обманывала, что он явится в облике юного коммивояжера из Ковентри. Принцу, убеждала я себя, очень легко принять обличие коммивояжера, не труднее, чем лягушки. И все вокруг, похоже, были того же мнения. Все мне твердили, какой Тони красавчик, да как он обаятелен, так что вряд ли стоит удивляться, что я легко позволила запудрить себе мозги. Даже после свадьбы я тешила себя надеждой, что стоит мне захотеть, и я разрушу заклятие, и он в конце концов превратится в Принца. Не превратился. Он так и остался коммивояжером с неизлечимой страстью к машинам. А все я виновата. Он тут не при чем. Или никакого заклятия не было, или я была недостаточно умна или благородна, чтобы его разрушить. Так и пошло. Настала новая реальность - терпение, паутина лжи, которой мы себя окружали, чтобы согреться, болячка, которую я расчесывала и расчесывала, никак не могла остановиться. И если все это не является дополнением к любви, настоящей любви, тогда что же такое любовь? Я не знаю. Меня не спрашивайте. Я ничего о ней не знаю.
Я много часов пролежала без сна, перебирая в уме обрывки мыслей, пока не рассеялась тьма, и небо не окрасилось в холодный, усталый серый цвет. По полу разлились лужицы света. Я свесилась с кровати и смотрела, как они растекаются. Вдалеке открылась дверь, спустили воду в туалете, скрипнули половицы. Я лежала и слушала. Шаги мимо моей двери. Я знала, кто это. Я ждала, лежа на спине, глядя на часы. Спустя десять минут я встала и пошла следом.
Он стоял возле бассейна на одной ноге, стаскивая ботинок. Аккуратно поставил его на пятачок травы, рядом со вторым ботинком. Начал расстегивать рубашку. Я стояла и смотрела. Он знал, что я здесь. Снял часы и положил их в правый ботинок. Я подумала: какой аккуратный, вот что значит морская выучка. Он поднял глаза и зажмурился, свет бил в глаза. Я скинула сандалии. Стянула рывком футболку. Он расстегнул ремень, и один из нас, не помню, кто, быстро справился с пуговицей и молнией. Один из нас неуклюже боролся с застежкой на моей юбке. Я увидела: он весь был бронзово-медный. Помню, меня ослепило. Он не был красавцем: слишком тяжелый подбородок, слишком маленькие глаза, слишком густые брови и нос расплющенный, как у боксера, но тело у него было красивое. Мне казалось - до боли красивое. Приходилось заслонять глаза, чтобы смотреть на него.