Лгунья
Шрифт:
– Вам следует спросить об этом Франсуазу. Или Селесту, - сказала я.
Она взглянула на меня растерянно и смущенно и провела карандашом по волосам.
– Да, разумеется, - сказала она.
– Спрошу.
Мне нестерпимо хотелось с ней поговорить, понять, на каком я свете, но никак не удавалось поймать подходящий момент. Она не слезала с телефона, и пришлось мне тащиться в маслобойню и принимать множество непрофессиональных и, возможно, губительных решений просто потому, что решения должны быть приняты, а все, казалось, считали меня единственным человеком, который мог это сделать. Все шло по заведенному
Мы помыли посуду. Мне хотелось, чтобы Франсуаза и Селеста поднялись наверх, хотелось остаться вдвоем с Tante Матильдой, но когда посуда была перемыта, все вернулись за стол и молча сидели в унынии и отчаянии.
– Пойду, наверное, спать, - сказала я.
План мой был таков: дождаться, пока Tante Матильда поднимется к себе, потом зайти к ней в комнату и поговорить по душам, без всяких недоговоренностей, но он совершенно не сработал, мой план. Помню, как я села на кровать и скинула обувь, и все. Следующее, что я помню - это сильный рывок: я вздрогнула в темноте, проснувшись от страха, вся в поту. Боль была такой невыносимой, что я не знала, как стерпеть её. Хотелось выть в голос. Рвать одежды, визжать, излить всю свою ярость от этой непостижимой и безвозвратной потери. Как он посмел не быть здесь? Как посмел не быть? С этим невозможно смириться.
Я спустилась вниз. Если двигаться, думала я, боль утихнет. Может, с помощью движения можно её обмануть. Глаза мои заплыли, превратились в узенькие щелочки. В кухне горел свет.
– Не спится, - извиняясь, пробормотала я.
Она подняла голову. Неприбранные, мучительно седые волосы падали на плечи. Мне было стыдно за то, что я стала свидетелем пугающей беззащитности её распущенных волос.
– Отвара?
– спросила она.
Я покачала головой.
Она включила маленькую настольную лампу. Мы сидели по разные стороны стола, в круге света, отделенные этим кругом от остального пространства. На лице её были видны следы слез - ещё одно проявление пугающей беззащитности.
– Что ты теперь будешь делать?
– спросила она.
– Об этом я и хотела с вами поговорить.
– Мне удалось связаться с Гастоном, - сказала она.
– Он прилетит к похоронам.
– Она высморкалась.
– Прежде чем принять какое-то решение, Мари-Кристин...
– Перестаньте называть меня Мари-Кристин, - оборвала я её.
– ...прежде чем скажешь что-нибудь еще, - продолжала она, носовой платок немного приглушал её голос, - думаю, тебе следует принять во внимание один фактор.
Я ждала. Она спрятала платок.
– Ружеарк теперь твой, - сказала она.
– Что, простите?
– тупо проговорила я, хотя прекрасно её расслышала.
– Да, контрольный пакет акций. У меня остается одна пятая часть, но остальное - твое.
Мозг у меня был как мокрая губка. Рот открылся.
– Но этого не может быть, - сказала я.
– Сами знаете. Знаете, что я не Мари-Кристин.
– Я знаю, что ты - тот человек, которому Ксавьер хотел передать контрольный пакет.
– Нет, - сказала я.
– Разумеется,
– Конечно, не знала.
– Твой отец завещал её тебе перед смертью. У меня одна пятая; Ксавьер, как сын, оставшийся на хозяйстве, владел двумя пятыми и потом выкупил долю у Гастона. Так что четыре пятых Ружеарка теперь принадлежат тебе.
Я тупо смотрела на нее.
– Ксавьер говорил с адвокатом на следующий день после обследования в больнице, - продолжала она.
– Он настоял на том, чтобы в завещание не вносилось больше никаких крупных поправок. Я спорила, что, возможно, ты не захочешь такой ответственности: ведь у тебя своя жизнь в Англии. Чепуха, сказал он, все должно перейти Мари-Кристин.
– Да, Мари-Кристин, - прервала я её.
– Но не мне.
Она покачала головой.
– Нет. Именно тебе. Давай не путать. Он говорил о тебе.
– Да, но какая разница-то? Я не Крис. Крис умерла. И принять это все... принять в подарок Ружеарк - это же криминальное преступление, мошенничество.
– А притворяться другим человеком в течение четырех недель - не мошенничество?
– Ну, это не одно и то же, так ведь?
– Я потерла распухшие веки, но тщетно, ясности в голове не прибавилось.
– Не понимаю, - промямлила я, почему вы позволили мне морочить вам голову.
Она хмыкнула, будто не веря, что можно не понимать таких элементарных вещей.
– Сама знаешь, почему, - сказала она.
– Разве можно было лишать его иллюзий? Он был так счастлив. Я видела его лицо, когда вы приехали. Как я могла сказать ему, что женщина в машине - не Мари-Кристин? Конечно, надо было выяснить, кто ты. Я сделала запрос в больнице, и пришла к заключению, что ты, возможно, та самая англичанка, которая исчезла именно в то время и которую так и не нашли. Я поняла, что ты просто не желаешь "находиться" и считаешь Ружеарк подходящим местечком, чтобы спрятаться.
– Я не хотела, чтобы все так случилось, - жалко сказала я. Извиняться все равно было поздно.
– Да, но ты и не пыталась прекратить это, правда? Ты нашла себе убежище, сделала свой выбор, и теперь должна нести ответственность за последствия.
Я закрыла руками лицо.
Она потянулась через стол и тронула меня за локоть.
– Не думай, что я тебя осуждаю, Мари-Кристин. Все получилось как нельзя лучше, для всех нас. Я много лет не видела Ксавьера таким счастливым. Франсуаза расцвела на глазах. Селесте наконец щелкнули по носу, а это совсем неплохо. Что же касается Гастона...
– она пожала плечами и убрала руку, - с того момента, когда он сделал вид, что узнал тебя - тогда, в кухне...
– вместо того, чтобы закончить фразу, она мягко, понимающе усмехнулась.
– Но я не Мари-Кристин, - процедила я сквозь сжатые зубы.
Она улыбнулась.
– Ой, не глупи. Все знают, что ты Мари-Кристин. В больнице, в городе, в банке, твои кузины - все. Они могли бы поклясться в этом. И я поклянусь. И Гастон.
– Ситуация перевернулась с ног на голову. Теперь, когда я, наконец, пытаюсь признаться, что я не та, за кого меня принимали, это никому не нужно.
– И, в заключение нашей маленькой беседы, скажу, что даже полиция, думаю, могла бы в этом поклясться. Мы без проблем найдем необходимых свидетелей.