Либеральный архипелаг. Теория разнообразия и свободы

Кукатас Чандран

Во-вторых, многие из наших занятий – включая наиболее излюбленные – не являются итогом тщательных размышлений и целей, поставленных нами перед самими собой. Они чаще порождены прихотью и капризами, а не размышлениями, произвольным, а не сознательным выбором, случайностью, а не намерениями.

В-третьих, придание слишком большого значения изучению своей жизни может быть деструктивно не только потому, что отнимает время на то, чтобы жить, но и потому, что само по себе бывает весьма обременительным. Оно не ведет к пересмотру целей, а порождает разочарование, недовольство, огорчение – и раздражительность в придачу. Вообще говоря, если мы оценим свою жизнь и останемся недовольными, то будем заинтересованы в возможности изменить свои цели, т. е. заняться решением других задач. Но из этого отнюдь не следует, что нам в первую очередь присущ фундаментальный интерес к возможности оценивать и пересматривать свои цели [133] .

133

«В дни Хо Хсю люди у себя дома не занимались ничем конкретным, а отправляясь на прогулку, не шли никуда конкретно. Раздобыв еды, они радовались, а набив животы,

бродили без всякой цели. В ту пору природные богатства страны обеспечивали их существование. Затем Мудрецы научили их поклонам и преклонению колен во время церемоний в сопровождении музыки, тем самым упорядочив внешние формы общения, и соблазнили их гуманностью и справедливостью, чтобы подчинить себе их разум. Тогда люди начали трудиться и обрели вкус к познаниям и к борьбе друг с другом в стремлении к наживе, которой нет конца. Это была ошибка Мудрецов» (Чжуан-цзы. «Мудрость Лао-цзы» (Chuangtse, 1948: 288)). Возможно, мы обязаны признать, что пребываем сейчас именно в таком состоянии, но все равно нет оснований для того, чтобы объявлять нужду добродетелью. Не означает это, собственно говоря, и того, что нам следует взять на вооружение квиетизм Чжуан-цзы или воспринять призыв Лао-цзы вернуться к первобытной простоте, что может оказаться столь же невозможным.

Однако, говоря это, мы вовсе не подразумеваем, что жизнь, не выбранная нами, хороша в силу самого этого факта; не хотим мы сказать и того, что принуждение или патернализм могут быть оправданы. Кимлика вполне справедливо указывает, цитируя Рональда Дворкина, что «жизнь не становится лучше, когда ею управляют со стороны, в соответствии с ценностями, которые данное лицо не разделяет» (MC81). И вообще «несостоятельна мысль о том, что жизнь, противоречащая вашим глубоким этическим убеждениям, может быть лучше жизни, находящейся в ладу с этими убеждениями» (MC81). И все же отсюда не следует, что выбранная жизнь обязательно будет хорошей или что жизни по принуждению всегда можно найти только одну альтернативу. Противопоставление выбора и принуждения не симметрично. Индивидуум вполне может считать ту жизнь, которую он не выбирал, стоящей того, чтобы ее прожить, даже если это невозможно в отношении жизни по принуждению.

Уилл Кимлика говорит о двух предпосылках к воплощению «нашей принципиальной заинтересованности в хорошей жизни». «Первая из этих предпосылок состоит в том, что мы сами должны управлять своей жизнью в соответствии со своими представлениями о том, что наделяет жизнь ценностью». Такой взгляд не вполне ошибочен, но тем не менее он сформулирован неверно. Вторая предпосылка, согласно Кимлике, сводится к тому, что «мы должны быть вправе ставить под сомнения эти представления, изучая их в свете любой информации, примеров и аргументов, которые сможем почерпнуть из своей культуры. Поэтому люди должны находиться в условиях, необходимых для осознания наличия других представлений о хорошей жизни и способности разумно изучать эти представления» (MC81).

Однако такое мнение совершенно неверно; и если мы поймем почему, то сможем увидеть, в чем именно Кимлика не прав, когда формулирует свою первую предпосылку.

Чтобы осознать, что его точка зрения ошибочна, мы должны понимать, что нам не требуется ни осознания альтернативных возможностей, ни особого разума для того, чтобы жить хорошей жизнью. Хорошая жизнь вполне доступна для самых простодушных – и даже весьма глупых – людей. При этом совсем не обязательно ссылаться на Форрестов Гампов – слабоумных ребят, добившихся славы и богатства. Вполне успешной мы можем считать и жизнь Гомера Симпсона, несмотря на его невысокие умственные способности и неумение осознать иные альтернативы и постичь разумом то, что он ощущает интуитивно: его мечты осесть в городе с молочными реками – просто мечты, а счастье он может найти лишь дома. И то же самое можно сказать о многих других людях, не обязательно вымышленных персонажах. Человек, выросший на ферме, горизонты которого не простираются дальше ее границ и которого никогда не посещала мысль о возможном существовании других миров, все равно может жить вполне счастливо [134] .

134

Опять же, из литературы мы можем почерпнуть и встречный пример: для Сибиллы, героини новеллы Майлза Франклина «Моя блестящая карьера», скука сельской жизни непереносима, и она мечтает сбежать оттуда. При этом она живет среди других людей, не понимающих ее стремлений и вполне довольных своей судьбой.

Если мы согласимся с этим, то поймем, в чем ошибочна формулировка первой предпосылки хорошей жизни по Кимлике. Полагая, что мы должны управлять своей жизнью изнутри «в соответствии со своими представлениями о том, что наделяет жизнь ценностью», он подразумевает, что мы по сути должны обладать какими-то представлениями о том, какая именно жизнь имеет ценность. Но если, как я пытался показать, хорошей жизнью может быть и та, что не подвергается анализу, то в таких представлениях нет необходимости. Мы можем относиться к своей жизни с полным безмыслием. Мы не обязаны иметь жизненные планы; и вообще, если верить Джону Стюарту Миллю и житейской мудрости, не иметь таких планов иногда бывает лучше в силу того, что сознательное стремление к счастью – самое верное средство никогда его не обрести [135] .

135

«Счастливы лишь те (думал я), чей разум устремлен к какому-либо иному предмету, нежели их счастье, – к счастью других, к исправлению человечества, даже к какому-нибудь искусству или к занятию, если оно выступает не как средство, а как цель сама по себе. Нацеливаясь таким образом на что-либо иное, они между делом находят и счастье. Удовольствий жизни (как гласила моя теория) достаточно для того, чтобы сделать ее приятной, если относиться к ним en passant [между прочим (фр.). – Ред. ], а не как к основной цели существования. Как только они становятся таковыми, нам сразу начинает их не хватать. Они не выдерживают серьезного анализа. Спросите себя, счастливы ли вы, и счастье немедленно вас покинет. Единственный вариант – рассматривать как объект жизненных устремлений не само

счастье, а какую-либо цель, внешнюю по отношению к нему. Пусть на пути к этой цели истощатся ваше самокопание, ваши размышления, ваши попытки разобраться в себе самом, и при прочих благоприятных обстоятельствах вы будете вдыхать счастье вместе с воздухом, которым дышите, не замечая этого, не думая об этом, не предвосхищая счастья в своем воображении и не обращая его в бегство пагубными сомнениями» (Mill 1957). Единственное, в чем Милль, пожалуй, остается на позициях «рационального выбора», – это его мысль о том, что «единственная надежда» лежит в том, чтобы посвятить свою жизнь стремлению к какой-либо внешней цели. Возможно, этот рецепт будет хорош для некоторых людей в конкретных обстоятельствах, но он вряд ли обязателен для всех.

Против этого могут быть выдвинуты три возражения, на которые необходимо дать ответ. Первое из этих возражений заключается в том, что согласно данному взгляду в реальности неважно, какова жизнь, которую мы ведем: любая жизнь может считаться хорошей. Но это вовсе не так. Необходимое условие хорошей жизни – возможность прожить ее в согласии со своей совестью, т. е. не поступаясь своими убеждениями. Но это условие недостаточное. В сталинском СССР жизнь Стаханова считалась образцовой и, насколько нам известно, не давала ему никаких оснований для недовольства. Но она не была хорошей жизнью в том отношении, что была обращена на служение жестокой тирании. Если бы Стаханов мог осознать это, то вполне мог бы пожелать стать кем угодно, только не примерным коммунистом. Главное здесь не то, что жизнь Стаханова была хорошей, потому что она его устраивала, а то, что он был фундаментально заинтересован в возможности вести хорошую жизнь, а не в возможности рационально оценивать и пересматривать ее. Судя по всему, у Стаханова имелось достаточно возможностей оценить свою жизнь; и после такой оценки он сделал неверный выбор – даже если, в конечном счете, такая жизнь отвечала его интересам.

В целом мы должны признать, что размышления и возможности для переоценки не обязательно ведут к мудрому выбору, и по этой причине не можем однозначно сказать, что они имеют смысл. Мы можем уверенно подписаться лишь под более узкой идеей об отсутствии оснований полагать, что следует лишить людей возможности оценивать и пересматривать свою жизнь.

Второе возражение состоит в том, что защищаемая здесь точка зрения отрицает возможность взглянуть на свою жизнь со стороны и пересмотреть свои цели. Согласно некоторым философам, например Майклу Санделу, наши цели (как правило) не отделены от нас, а фактически «составляют» нас. Нашу личность, по крайней мере в некоторой степени, определяют стоящие перед нами цели, которые мы не выбираем и, возможно, не в состоянии выбирать [136] . Критика таких представлений, предлагаемая Кимликой, весьма убедительна, поскольку этот аспект «коммунитарианского» мировоззрения переоценивает трудность пересмотра жизненных целей. Однако их пересмотр вполне возможен; более того, порой он представляет собой «печальную необходимость» (MC91). Мы утверждаем здесь не то, что не обладаем возможностями пересматривать свои цели, а лишь то, что не имеем в этом фундаментальной заинтересованности и что такая возможность не является обязательной составной частью хорошей жизни.

136

См.: Sandel (1982: 150–165). См. также обсуждение взглядов Санделя: Kymlicka (1995b: 91–92).

Согласно третьему возражению, наша точка зрения недостаточно учитывает тот факт, что для людей важно не вести жизнь, основанную на ложных убеждениях, даже если эта жизнь приятна и продуктивна. Обратимся к примеру необразованной, но набожной мусульманки. Она считает, что живет хорошей жизнью, но только потому, гласит это возражение, что верит: ее поступки отвечают Божьей воле. Как считает она сама, ее жизнь делает хорошей не тот факт, что эта жизнь счастливая и продуктивная, а то, что она соответствует заповедям, установленным Богом. Поэтому нашу мусульманку ужаснет мысль о такой жизни, которая, будучи приятной, при этом не угодна Богу. Если для этой женщины самое важное – делать то, что угодно Богу, то для нее не менее важно знать, чего же Бог на самом деле от нее хочет. Поэтому она захочет выяснить, правильно ли местные муллы толкуют Коран, и быть способной пересматривать свое поведение в том случае, если окажется, что ее обманывают. Она желает поступать правильно, а не жить в убеждении того, что поступает правильно. Она также заинтересована в возможности отвергать то, что дурно [137] .

137

Этот аргумент был предъявлен мне Кимликой.

Однако мы не собираемся отрицать, что люди, питающие искреннее желание поступать правильно, обычно также желают знать, что именно является правильным. Но отсюда не следует, что они поэтому заинтересованы в возможности пересматривать свои взгляды. Во-первых, никто не сказал, что их пересмотренные взгляды с высокой вероятностью будут более истинными, чем прежние. Во-вторых, не исключено, что возможность изменять мышление или пристрастия по своей воле не облегчает, а затрудняет постижение жизненных ценностей, поскольку довольно сложно оценить то, что не практикуется постоянно [138] .

138

Хотя, строго говоря, тесное практическое знакомство с конкретным вопросом может оказаться препятствием для того, чтобы выработать критическое отношение к нему или усомниться в его требованиях.

Таким образом, отвергая то понимание человеческих интересов, которое свойственно Кимлике и другим современным авторам либерального толка – таким как Ролз, – я утверждаю, что хотя мы заинтересованы в том, чтобы нас не принуждали к такой жизни, которая для нас невыносима, из этого не вытекает наличие интереса к тому, чтобы прожить жизнь, которую мы сами выбираем. Самая худшая участь, какая может выпасть на долю человека, – невозможность избежать поступков, противоречащих его совести. Это означает, что наш фундаментальный интерес заключается не в возможности выбирать свои цели, а в том, чтобы нас не заставляли преследовать такие цели, которые вызывают у нас отвращение.