Либеральный архипелаг. Теория разнообразия и свободы

Кукатас Чандран

Мы не хотим сказать, что нарушение любых требований совести всегда воспринимается всеми как дело абсолютно немыслимое. Ясно, что люди то и дело поступают вопреки своей совести – они могут лгать, красть и убивать, даже понимая, что все это недопустимо с точки зрения морали. Иногда небольшое нарушение требований совести может оказаться делом гораздо менее неприятным, чем значительная утрата – например, смерть ребенка. Люди могут изменять своей совести из страха (т. е. вследствие личной заинтересованности), вследствие гнева или по многим другим причинам, причем вероятность таких поступков тем выше, чем ниже непосредственные издержки, связанные с нарушением требований совести. Одни люди более склонны к раскаянию, чем другие, и потому следуют велениям своей совести. Другие же, напротив, способны убедить себя в том, что они поступают правильно, даже когда подозревают обратное, и стремятся примирить свою совесть со своими интересами. Главное здесь не то, что совесть управляет поступками людей, а скорее то, что совесть не только оказывает мощное влияние на людей, но и является более важным окончательным соображением, чем страх смерти.

Но почему мы придаем совести такое значение? Во-первых, наблюдения говорят нам о том, что люди демонстрируют несгибаемую склонность действовать в соответствии со своей совестью (или «принципами», если прибегнуть

к более ранней, юмовской терминологии) и находят затруднительным поступать вопреки ей. Однако нам следует как-то объяснить этот факт. Лучше всего это сделать, признав, что жизнь людей не сводится исключительно, или хотя бы главным образом, к телесному существованию; это прежде всего сознательная жизнь. Величайшие страдания, выпадающие на долю людей, в целом носят не только физический, но и нравственный характер. Нравственные мучения представляют собой одну из наихудших разновидностей страданий. Механизм таких мучений раскрыт в романе Конрада «Лорд Джим» – истории человека, терзаемого виной. Причиной этой вины служила мысль о его ответственности за страдания и смерть других людей [110] . Более всего людей гнетут переживания, которые вызваны поступками, совершенными вопреки совести [111] . Вся глубина этих страданий лучше всего описана не в Книге Иова, на которую мог бы сослаться Гоббс, а в Евангелии от Матфея и от Марка [112] .

110

Литература изобилует примерами, иллюстрирующими идею о том, что величайшие известные нам мучения носят не физический, а скорее эмоциональный и соответственно ментальный характер: такие примеры нам дают и Томас Сатпен из «Авессалом, Авессалом!» Уильяма Фолкнера, и капитан Ахав из «Моби Дика» Мелвилла. В западном мире считается, что величайшие страдания выпали на долю Христа, который мучался, взяв на себя грехи человечества и осознавая свою отделенность (и в качестве человека, и в качестве Бога) от Бога.

111

Когда Уинстона Смита, героя романа Дж. Оруэлла «1984 год», пытают, чтобы добиться от него покорности государству, то его мучения вызваны не физическими испытаниями и даже не ужасом, который вызывают у него мучители, играя на его страхе перед крысами, а осознанием того, что в момент слабости он предал свою возлюбленную.

112

Страдания Христа, разумеется, не являются результатом того, что он поступал вопреки своим убеждениям; его совесть осталась чиста. Они вызваны бременем ответственности за грехи других людей.

Однако, чтобы полностью оценить значение совести, простого признания ее способности играть мотивирующую роль нам не хватит. Недостаточно сказать, что мы склонны руководствоваться этой субъективной тенденцией к предпочтению требований совести, например требованиям, диктуемым нашими личными интересами. Люди – это не простые машины, обладающие предпочтениями (настроенные на предпочтение минимума нравственных страданий) [113] . Наличие совести делает нас существами, уважающими конкретную ценность (и соответственно придерживающимися ее): ценность правильных поступков. Правильный поступок ценен не тем, что он вызывает меньше страданий; он вызывает меньше страданий, потому что мы его ценим. Мы непосредственно мотивируемся желанием поступать правильно, а не одним лишь желанием избегать страданий.

113

По крайней мере они сложные машины, обладающие предпочтениями. Вопрос об эволюции совести обсуждается у: Dennett (1995: 477).

Только не следует понимать эти рассуждения в таком духе, будто бы мы – святые от природы. Суть, грубо говоря, состоит в том, что мы – существа, наделенные моралью и потому стремящиеся поступать правильно, т. е. должным образом. И тот факт, что мы нередко (сознательно) поступаем дурно, этого не меняет. Правильным поступкам мы придаем наивысшую ценность.

В финале «Махабхараты» Юдиштира с собакой, оставшейся его единственным спутником, подходит к вратам рая. Теперь-то он наконец может туда войти и обрести там не только покой, но и свою семью и самых дорогих друзей; однако в качестве платы за вход он должен бросить собаку, которая все это время сопровождала его. Разочарованно, но почти без колебаний Юдиштира отказывается войти, заявив, что не может оставить животное, преданно следовавшее за ним. Отречься от своего долга по отношению к собаке – слишком высокая цена, несмотря на все испытания, которые он преодолел, чтобы добраться сюда; слишком высокая, даже несмотря на обещание вечного блаженства. История кончается счастливо, поскольку, естественно, в рай впускают обоих – Юдиштира прошел последнее испытание. Но суть этого рассказа вовсе не в том, что «все хорошо, что хорошо кончается», и не в том, что верность не имеет цены, хотя и это тоже вполне мог иметь в виду древний автор. Главное в этой истории – размышления о наивысшей ценности правильных – или праведных, или должных – поступков, в зависимости от того, как переводить слово «дхарма».

Значение этого сюжета заключается не в его ценности в качестве практического руководства по этичному поведению. Нам говорят вовсе не о том, какой поступок будет правильным, а о том, что правильный поступок обладает некоей ценностью – собственно, большей ценностью, чем что-либо иное. До нас в драматической форме доносят идею, к которой люди неизменно приходили снова и снова: правильные поступки – наилучшие. Или в другой, еще более благородной формулировке: лучше пострадать от зла, чем совершить его [114] .

114

Об этом рассуждает Платон в «Горгии». См. также: Grotius (1949: 74). [См.: Гроций Г. О праве войны и мира. М.: Юридическая литература, 1956.]

Из всего этого следует, что для людей стремление избежать смерти не является самым важным мотивом. Хотя в любой конкретный момент человек может выбрать такой поступок, который необходим, чтобы остаться в живых, людям свойственна общая тенденция не принимать во внимание это соображение и помнить о существовании других, более важных побуждений.

Если мы теперь вернемся к вопросу о том, какие фундаментальные интересы могут лежать в основе конкретных интересов, приобретенных теми или иными людьми, то можем сказать, что одним из таких

интересов служит стремление к процветанию. Но отвечая на вопрос о том, что следует понимать под процветанием, следует отметить, что, во-первых, вопреки Аристотелю, процветание бывает разным, и что, во-вторых, вопреки Гоббсу, процветание не сводится к тому, чтобы избегать смерти и удовлетворять свои желания. Основу любого типа человеческого процветания составляет правильное поведение – поведение, отвечающее требованиям совести.

Если существуют какие-либо фундаментальные человеческие интересы, то как минимум таким интересом будет стремление жить в ладу со своей совестью. Едва ли не худшая участь, которая может выпасть на долю человека, – невозможность избежать поступков, совершаемых вопреки своей совести, т. е. невозможность делать то, что представляется правильным. Этот интерес присущ аборигенам в далекой Австралии, самураям XV в., представителям народности ибо, католикам-ирландцам из современного Дублина, евреям-хасидам из Нью-Йорка и членам техасской секты «Ветвь Давидова». И хотя все эти люди сильно различаются в понимании того, что правильно, а что – нет (хотя признаваемые ими ценности в значительной степени могут совпадать), и вынуждены признавать – в тех случаях, когда живут рядом друг с другом, – что их ценности не всегда позволяют им сосуществовать без некоторых уступок, все они разделяют единый интерес к тому, чтобы иметь возможность следовать своей совести.

Это соображение тесно связано с другим, имеющим особое значение для людей: идеей о том, как важно, чтобы в жизни имелся какой-либо смысл. Не то чтобы каждый человек занят поиском смысла жизни, или находит смысл в своей собственной жизни, или стремится к такой жизни, которую можно назвать осмысленной. На самом деле все гораздо прозаичнее. Как правило, люди видят в своей жизни нечто большее, чем случайную последовательность событий или эпизодов, не связанных каким-либо смыслом или целью. Жизнь, которую стоит прожить, не состоит из одних только удовольствий [115] . Одиссей отверг предложение Калипсо о бессмертной жизни на Огигии в частности из-за того, что перспектива вечной скуки наполняла его отчаянием, а кроме того, потому, что его жизнь была тесно связана с чувством долга, требовавшим от него вернуться на Итаку, в свое царство. Тут важно то, что человек связывает смысл жизни с представлениями о том, как жить правильно. Именно поэтому люди заинтересованы в том, чтобы иметь возможность поступать так, как они считают правильным – делать то, что диктует им совесть [116] .

115

С этим может согласиться даже утилитарист гедонистического толка. См., например, рассуждения Питера Сингера о том, как мы стремимся найти смысл в своей жизни, пытаясь связать ее с каким-нибудь делом, более великим, чем мы сами: Singer (1997).

116

Опять же это не означает, что совесть не может ошибаться или что люди всегда обладают четким пониманием того, что хорошо и что плохо. Так, в повести Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна» Гек мучается из-за того, что совесть требует от него выдать его друга, беглого раба Джима. Гек не в состоянии противиться тому, что он считает дурным стремлением, и потому не выдает Джима, для себя объясняя это своей испорченностью! Этот пример мне подсказал Джо Каренс.

В той степени, в какой люди вынуждены делить общую среду обитания – или не в состоянии этого избежать, – они имеют еще один общий интерес: интерес к тому, чтобы уладить конфликт ценностей [117] . Но даже это является лишь следствием важности их более фундаментального интереса к возможности жить по совести, поскольку такая возможность является sine qua non [118] человеческого процветания.

Из этого можно сделать вывод, что люди реально заинтересованы не сколько в возможности поступать правильно, столько в том, чтобы действительно поступать правильно, или по крайней мере заинтересованы жить в условиях, с большей вероятностью позволяющих им выяснить, что правильно, а что – нет. Но это ошибка. Было бы хорошо жить в таких обстоятельствах или делать то, что является правильным. Но мы не можем быть в этом заинтересованы. Концептуальный момент, связанный с природой человеческих интересов, заключается в том, что они относительны, поскольку находятся в зависимости от своего носителя, в то время как понятия «хорошо» и «правильно» абсолютны. Что-нибудь может быть хорошим, но не входить в число интересов данного человека. Было бы хорошо, если бы Пол Пот не существовал и если бы Гитлера убили. Но это не было бы в их интересах. Мы можем сказать, что было бы хорошо, если бы они увидели ошибочность (и весь ужас) своих поступков. Но так как, сделав это, они были бы вынуждены отдать себя в руки правосудия (что могло бы закончиться для них смертным приговором), то мы не можем сказать, что это отвечало бы их интересам. Не можем мы сказать и того, что в интересах Гитлера было никогда не иметь тех убеждений и желаний, которыми он обладал, потому что это были ложные убеждения и дурные желания. Гитлер не мог быть заинтересован в том, чтобы стать другой личностью [119] .

117

Собственно, это может быть совершенно новый интерес, если мы наблюдаем – и претерпеваем – глобализацию культуры, которая призывает нас к переоценке основы, на которой зиждется человечество. См.: Moses (1995).

118

Обязательное условие (лат.). – Прим. ред.

119

Говорят, что Лейбниц ответил человеку, пожелавшему стать императором Китая, что это желание лишено смысла: желать такого равнозначно желанию: а) никогда не существовать и б) чтобы в Китае был император.

Рациональный пересмотр представлений

Существует, однако, другой взгляд на человеческую природу, требующий рассмотрения, – взгляд, согласно которому люди объявляются существами, склонными к рациональному пересмотру своих представлений. Такая точка зрения играет важную роль в современных дискуссиях о либерализме и его основах. Особенно четкое и вызывающее изложение такого либерального взгляда содержится в книге Кимлики «Мультикультурное гражданство», где развиваются идеи о человеческих интересах, основанные на аргументах Милля, Джона Ролза и Рональда Дворкина [120] .

120

Kymlicka (1995b).