Лицедеи Гора
Шрифт:
— Согласен, — признал игрок.
— Будет неудобно, доводить партию до логичного завершения, — сказал я.
— Возможно, — не стал он спорить.
— Ну, так сдайся, — предложил я.
— Нет, — отказал мой противник.
— Не будь столь упёртым, — улыбнулся я.
— Это — привилегия «монстров», — усмехнулся он.
— Отлично, — сказал я.
Честно говоря, я не хотел, чтобы он сдался. Я слишком долго ждал этой победы, и я хотел смаковать каждый ход вплоть до захвата Домашнего Камня.
— Чем занимаемся? — жуя ларму
— Играем в Каиссу, — ответил «монстр».
Про себя я отметил, что она не встала на колени. Не опустила голову к земле. Не спросила разрешения заговорить. Похоже, её отношение стало результатом небрежного игнорирования ей нашего статуса свободных мужчин. Конечно, эта девка была не моей рабыней. Она принадлежала Бутсу.
— Это я и сама могу видеть, — бросила она, снова вгрызаясь в ларму, от чего мокрая полоска сока пролегла от уголка её рта.
Одну ногу она как бы случайно поставила на край одежды монстра, со скрещёнными ногами сидевшего перед доской.
— А кто побеждает? — небрежно спросила рабыня.
— Это не имеет значения, — бросил я.
Я был недоволен её враждебностью к монстру. И в мои планы не входило дать ей малейшую возможность, чтобы получить удовольствие от его замешательства.
Рабыня носила светлые кожаные шлепанцы. Бутс разрешил обувь ей и Ровэне. Он был весьма терпимым рабовладельцем. Безусловно, Леди Телиции он обувь пока не разрешил, но надо заметить, он ей ещё не разрешили даже одежду, за исключением её ошейника. Разумеется, кроме тех случаев, когда это было необходимо по сценарию для её роли в представлении.
— Ты играешь? — спросил я.
— Я же — рабыня, — ответила Бина. — Я не могу даже прикасаться к фигурам без разрешения. Мне за это просто руки отрежут, или забьют до смерти.
— А как играть-то Ты знаешь? — поинтересовался я.
— Нет, — сказала она.
— И что, совсем ничего не понимаешь в игре? — уточнил я.
— Нет, — признала рабыня.
— Понятно, — кивнул я.
Это меня вполне устраивало. Значит, она не понимала, в какое отчаянное положение попал мой противник. Это, конечно, обрадовало бы эту изящную маленькую шлюху. Я не сомневался, что свою ногу на его одежду она поставила не случайно. Конечно, и мужчина должен был об этом догадаться.
— Я предлагал разрешить Тебе касаться фигур и обучить игре, — напомнил монстр.
— А я презираю Тебя, — сказала она.
— Твоя нога стоит на одежде моего противника, — указал я.
— Извините, — всплеснула Бина руками и, сделав шаг назад, якобы случайно, зачерпнув шлёпанцем пыль, забросила её на одежды игрока.
— Остерегись! — предупредил я рабыню.
— А я Вам не принадлежу! — заявила она. — Ни одному из Вас не принадлежу!
— Любой свободный мужчина может наказать наглую или зарвавшуюся рабыню, — напомнил я, — если он всего в малейшей степени оказался недоволен ей, или даже если у него просто возникло желание выпороть её.
В силу таких обычаев и правил превосходная дисциплина, в которой содержатся гореанские рабыни, сохраняется и гарантируется, даже когда они находятся вне в пределов прямой видимости их владельцев или назначенных ими доверенных лиц. И по тому, как побледнела Бина, я понял, что это всё она прекрасно знала и сама.
— Мы же играем, — напомнил мне мой противник. — Давай не будем добиваться решения данного вопроса.
Рабыня сразу явно расслабилась. Бледность сошла, как и не было, и она бросила моего противника презрительный взгляд.
— Ты даже не должен быть с труппой, — вдруг заявила она. — Ты не можешь заработать достаточно монет, чтобы заплатить даже за свой собственный завтрак. Ты отвратителен. Ты бесполезен! Ты — дурак и презренный слабак! Всё, на что Ты способен, всё, что Ты можешь делать — это твоя Каисса, эта глупая игра. Переставлять маленькие куски дерева по плоской цветной доске! Как глупо! Как абсурдно! Как скучно!
— Подозреваю, что у Тебя есть некие обязанности другом месте к которым Ты должна проявить внимание, — предположил я.
— Уходи из лагеря, Монстр, — зло бросил она моему противнику. — Никто не хочет видеть Тебя здесь. Убирайся!
Я пристально посмотрел на женщину.
— Да, — сердито ответила мне, — у меня есть обязанности, к которым стоит проявить внимание!
— Вот и займись ими, рабыня! — бросил я.
— Слушаюсь, — сказала она и, гордо вскинув голову, исчезла за фургоном.
— Наглая шлюха, — заметил я, — давно нуждающийся в плети.
— Возможно, она права, — пробормотал он.
— С чём? — спросил я.
— Возможно, это и глупо, и абсурдно, и нелепо, что мужчины должны интересоваться такими вещами, — ответил он, глядя на доску.
— Каиссой? — уточнил я.
— Да, — кивнул он.
— А вот теперь, — заметил я, — Ты действительно сказал глупость.
— Возможно, это всё, в конце концов, не более чем бессмысленное передвижение деревяшек по расчерченной доске, — задумчиво сказал он.
— Да, а любовь — это всего лишь перехваченное горло, а музыка не более чем колебания воздуха, — усмехнулся я.
— И всё же, это всё, что я умею, — вздохнул он.
— Каисса, как любовь и музыка, сама по себе оправдание, — сказал я. — Она не требует ничего другого.
— Я жил для этого. — Я не знаю ничего другого…. Во времена тьмы, иногда это было всё, что стояло между мной и моим ножом.
— Ты не хотел бы поручить мне, наказать эту рабыню? — предложил я.
— Нет, — как-то слишком быстро отказался он.
— Она Тебе нравится? — поинтересовался я.
— Я живу для Каиссы, — ушёл он от ответа.