Личный поверенный товарища Дзержинского
Шрифт:
Глава 12
Фу, чертовщина какая-то. Неужели это наше не такое уж далёкое будущее? Всего лишь три-четыре поколения. Что они будут знать о нашей истории? Мало чего. Только то, что напишут руководимые партией и правительством историки. А эти историки переписывают историю в соответствии с изменениями генерального курса партии.
Говорят, что при демократии будет многопартийность, но при главенстве одной из партий, за которую проголосует большинство населения. За НСДАП проголосовало большинство населения Германии. Тоже
Хотя то, что наши войска всё-таки обложили Берлин, это уже положительно. А что Мюллер и Гиммлер сделают с дедом Сашкой, когда он им расскажет или покажет, что с ними будет? Как это в песне? Всех ясновидцев, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах. Заданьице мне дали, не приведи Господь. А, может, нам со стариком не возвращаться? Остаться здесь и жить как все нормальные люди?
А нормальные ли это люди? Вдруг у них там что-то произошло и они кроме техники ничего человеческого за душой не имеют. Все люди — винтики в огромном механизме и с ними обращаются как с механизмами. Может быть, это тот же фашизм или демократия в процессе развития трансформировалась в идеологию, запрещающую даже мысли о том, что может существовать другое мнение, кроме рекомендованного? А вдруг люди просто являются придатками механизмов и скоро машины сделают таких же людей, только механических и управляемых главным компьютером. Это уже будет пострашнее фашизма и коммунизма. Всем будет управлять одна машина, решая, кого записать в фашисты, кого в коммунисты, кого в демократы, чтобы были единство и борьба противоположностей, нужные для совершенствования нового механического мира.
— Ну, как фильмец, — бодро спросил нас не такой уж далёкий наш предок, — прикольно, а? Гитлер вообще фигура неоднозначная. С него у нас многие пример берут. Как он немцев над всем миром поднял, а? И нам тоже нужно русских поднять над всем миром, потому что мы богоизбранная нация и нам присуща соборность и общинность, которой сейчас нигде в мире и днём с огнём не найдёшь. Ну что, пошли к вашей машине времени? — он встал.
— Пошли — сказал я и двинулся к выходу. — Как уходить-то отсюда, дед? — спросил я деда Сашку.
— А очень просто, ущипни себя побольнее и сразу проснёшься в своём времени. А если долго не будешь возвращаться, то там ты умрёшь, и тебя похоронят, и ты уже никогда не вернёшься назад. Давай-кось и мы возвращаться будем, а то мы там бездыханные сидим, вдруг ваши врачи-фершалы ещё резать нас будут по живому, — прошептал мне старик. — Ты ущипни меня, а я тебя, когда другого щипаешь, то боли-то сам не чувствуешь. А щипать лучше всего тут, пониже плеча, с другой стороны от мускула. На счёт три и ущипнём друг друга.
Я сосчитал до трёх и мы ущипнули друг друга. Ну и мастак же щипаться этот дед Сашка. Так щипнул, что я аж закричал.
С криком и болью я открыл глаза. Передо мной сидел дед Сашка и потирал левую руку чуть пониже плеча, а в глазах стояли слёзы.
— Ты чего? — спросил я.
— Так больно же, — сказал он.
Было утро и около нас суетились офицеры, не зная, что и
— В чём дело? — как можно грозно спросил я.
— Господин штурмбанфюрер, мы думали, что вы умерли вместе со стариком, — чуть не плача сказал сопровождающий из гестапо.
— Никто не умер, — сказал я, — доложите обстановку.
Мне сообщили, что сейчас девять часов утра. Личный состав помыт в бане. Местное население ведёт себя спокойно. Завтрак готов, ждут указаний.
Я приказал переодеть старика в новый костюм, побрился сам, позавтракал и дал полчаса на прощание деда Сашки с родственниками и подготовки транспорта к движению.
— Ну что, внучки-правнучки, — говорил дед Сашка родственникам, — поеду по Европам, с Гитлерами встречаться буду, правду-матку в глаза резать, да только вот не знаю, как дальше жизнь моя судьба сложится. Если правильно себя поведёте, то свидимся, если нет, то на глаза мне даже не попадайтесь. Всё, не поминайте лихом.
Похоже, что одним партизанским отрядом имени деда Сашки на оккупированной территории будет больше. Вот тебе и русский характер.
Мы с дедом сидели на заднем сиденье, и я рассказывал ему о тех местах, по которым мы ехали.
Моя командировка продолжалась трое суток. В Минск прибыл и Мюллер, выезжавший на инспекцию в крупные города Белоруссии.
— Как успехи, коллега Казен? — спросил он меня.
— Даже не знаю, как докладывать, господин бригадефюрер, — сказал я откровенно.
— Очередной шарлатан? — спросил Мюллер.
— Не похоже, вот только неизвестно, можно ему верить или нет, потому что он не рассказывает, а предоставляет возможность самому посмотреть своё будущее, — сказал я.
— И вы думаете, что это возможно? — спросил шеф.
— Возможно, — сказал я, — сам это проверил на себе.
— Что же там, в будущем? — усмехнулся бригадефюрер.
— Извините, шеф, но там полное дерьмо, особенно лет через сто, — с такой же улыбкой сказал я.
— А я ведь не шучу, коллега Казен, — сказал Мюллер голосом, не предвещающим ничего хорошего.
— И я тоже не шучу, господин бригадефюрер, — серьёзно сказал я.
Мюллер подошёл к столу, снял трубку телефона:
— Шольц, кофе, коньяк, ко мне никого не впускать и ни с кем не соединять, кроме рейхсфюрера и партайгеноссе Гейдриха.
Через пять минут в дверь вошёл офицер по особым поручениям Шольц и вкатил столик с коньком, закусками и кофе. Ни слова не говоря, он повернулся и вышел, в замочной скважине два раза повернулся ключ. Мюллер рукой показал на кресла, возле которых стоял столик и включил радио. Передавали военные марши. Трубы радостно играли марш Durch Deutsches Land Marschieren.
Глава 13
— Рассказывайте, коллега Казен, — попросил или приказал Мюллер. Он никогда не приказывал, но его просьбы исполнялись быстрее любых приказов.