Лицо порока
Шрифт:
Ступая с камня на камень, мы медленно сходим вниз. Впереди — лишь валуны да гравий. Мрачная пустыня.
Извилистой тропинкой молча шагаем к самому высокому из видимых отсюда холмов. Вдруг совсем рядом раздается шорох и стук мелких камешков. Поворачиваю голову на звук: из-за потрескавшейся глыбы во все глаза на нас, точнее, на меня смотрит ребенок лет четырех-пяти. Чумазый, нагой, с копной черных, будто сажа, спутавшихся волос. В желтых, выразительных глазах — испуг и любопытство. Мальчик, наблюдая за мной, сам того не заметив, полностью показывается из-за камня. Останавливается, складывает
— Это кто? — спрашиваю Макара.
— Наши дети, — отвечает он, и в его голосе отчетливо звучат нотки умиления. Приостановившись, он с улыбкой окликает малышей.
Они робко делают несколько шагов к нам. Макар, порывшись в карманах узких штанов, достает горсть лесных орехов и бросает на землю — под ноги детям. Те тут же кидаются разыскивать гостинец среди мелких камешков.
Вскоре мы добираемся к подножию холма. Прикрытый с двух сторон огромными каменными глыбами, стоит домишко. Он тоже каменный. Высотой около двух метров, с плоской черепичной крышей, без дымохода. Домик совсем маленький. К нему пристроена веранда с не застекленными крохотными оконцами. Перед входом в веранду, у самой дощатой, некрашеной двери — кадка с кустом черных бархатных роз.
— Это мое жилище! — Макар, опершись на посох, любуется своим домиком. — Уютное и просторное!
— А где другие дома? — интересуюсь, удивляясь, потому как, кроме этого незавидного строения, других нигде не видно.
— Таких домов, как у меня, на всем горизонте только триста шестьдесят, — не без гордости сообщает Макар. — Это пенаты чертей-бригадиров, здешних начальников. У каждого из них в подчинении тысяча простых. Есть еще дома сотников и другой старшины, но они попроще.
— Но где же живут все остальные?
— Совсем простые — в пещерах, те, кто имеет регалии, — в хижинах. Я потом покажу. А пока постой здесь, подожди, я тебе тулуп вынесу.
Макар идет в дом, а я остаюсь стоять у пригорка. Нигде ни души.
Тишина. Небо — застывшая, как студень, масса бело-серых комков. Кругом — камни, камешки, валуны. Черные, зеленоватые, коричневые, даже розовые…
Долго Макара ожидать не пришлось. Вот и он. В руках — тулуп из овчины.
— Надевай!
Накинув на себя одежку и застегнувшись на все пуговицы, чувствую, что стало гораздо теплее. Правда, тулуп мне не по размеру — широкий, но короткий, еле прикрывает бедра.
— Согрелся? — мохнатые брови Макара, опущенные вниз, прикрывают глаза до половины, он явно что-то обдумывает. Топчется на месте, оглядывается по сторонам. В конце концов, вскидывает голову, брови тоже взлетают вверх: — Ступай за мной! Покажу тебе, как живет наша чернь.
Прогулочным шагом ступаем вдоль холма. Обогнув его, оказываемся перед другим — почти таким же большим, с прямовисными, словно стены, боками. Они, эти стены, безусловно, рукотворные. В них, в самом низу — углубления, следующие в ряд один за другим. Я пристально вглядываюсь в их черные пасти. Но к ним еще далеко и что-нибудь разглядеть трудно.
— Эти пещеры — жилища простых чертей. — Макар тычет
— А что у них за работа? — задаю вопрос, хотя, конечно, можно было и промолчать: догадаться ведь не трудно.
— Одни пасут скот, другие работают в поле и саду на верху, третьи, их большинство, — мой провожатый ухмыляется, показывая ряды желтых, счесанных зубов, — среди людей на земле, заняты повседневными делами. Думаю, не нужно объяснять, какими именно.
Приближаемся к пещерам.
— Ну что же, давай посмотрим, говоря вашим языком, на бытовые условия обитателей первого горизонта ада, — приглашает Макар, все еще обнажая зубы в ухмылке. — Вот так живут самые простые черти, чернь.
Перед нами одна из пещер. Вход в нее раскопан почти во всю ширину обиталища. В нем никого. У боковых стен валяется по замызганному тюфяку. В выемках, под потолком устроено что-то наподобие ниш. Они заставлены чугунками, горшками и мисками. Посреди пещеры на треноге стоит большой котел. Под ним — куча золы.
Заглядываем в другое логово. В нем тоже нет хозяев. Обстановка похожая. В третьей пещере, наконец, замечаем живых существ. На тюфяке, под стеной спит, подобрав колени, ребенок, прикрытый полуистлевшей тряпкой. Похоже, когда-то это было большое махровое полотенце или простыня. На другом тюфяке, у противоположной стены стоит на коленях изможденная женщина. Она обнажена, большая иссиня-черная грудь висит до самого пупка и болтается в разные стороны, потому что женщина дергается, издавая звуки, похожие на всхлипы осеннего ветра. Приглядываюсь, и до меня доходит, что она сидит верхом на плашмя лежащем старичке.
— Старые уже, как пеньки, а смотри — сношаются! — громко и с насмешкой замечает Макар.
Женщина поворачивает сморщенное лицо в нашу сторону и, осклабившись, тяжело поднимается. Она нисколько не смущена. Стоит, выставив напоказ пах, затянутый густой, спутавшейся порослью.
— Здравствуй, Макарушка! — кланяется гологрудая уродина, почесывая худым, скрюченным пальцем тощую ляжку. — Мы тут с моим старичком молодость вспоминаем.
— Да вижу уж! — беззлобно ворчит бригадир.
Старик все еще лежит на тюфяке и кряхтит. Красный его член — длинный, тонкий, с набухшей головкой, — торчит кверху, как водонапорная башня. Старик с трудом поворачивается на бок, опирается на локоть и затем медленно становится на ноги. Он оказывается очень низкорослым, намного ниже жены. А ее рост никак не выше метра сорока.
— Здоров будь, господин бригадир! — кланяется в пояс Макару. — Чем могу служить?
— Отслужил уже, старый кобель! — отмахивается тот. И тянет меня за рукав: — Пошли отсюда!
Мы уходим, а старик, теребя свою всклоченную, смолянистую с проседью редкую бородку, бормочет нам вслед:
— Рады были увидеть тебя, Макарушка! Рады были увидеть!
Его член, уже сморщенный, сине-бордовый, висит почти до колен.
— Вот сучье вымя! — ухмыляясь, ругается Макар. — Уже, считай, триста лет ему, а он все еще до баб охочий. Ох, и Тимофей, Тимоха!