Лицом к лицу
Шрифт:
– Фюрер принимал сорок пять таблеток в день - он сам называл точную цифру.
– Что это были за таблетки? Наркотики?
– Что вы! Это были желудочные лекарства. Фюрер был больным человеком, он сжигал себя во имя нации. Он не ел даже рыбы - у него был поврежден пищевод во время газовой атаки на Западном фронте в 1918 году.
(Неужели Скорцени до сих пор верил в "желудочную болезнь"? Хотя о Гитлере он говорил охотно и с любовью. Он молчал лишь об одном человеке - о Бормане. Он говорил о нем односложно и скупо. Кроме "верности" Бормана своему хозяину, никаких подробностей. Страх? Осторожность? Приказ молчать?)
Лео - брат Гели - обвинил Гитлера в предумышленном убийстве. Но он жил в Вене, а Вена тогда была столицей Австрии. Он обратился с просьбой к канцлеру Австрии Дольфусу провести расследование, поскольку Гели Раубал
Именно Борман подставил Гитлеру следующую "модель" для утешения - это была Энни Хофман, дочь "партийного фотографа", того, который впоследствии откопал Еву Браун. Энни, "чтобы не было разговоров", Борман выдал замуж за Бальдура фон Шираха - гомосексуального вождя "гитлерюгенда".
Во время похорон Гели, когда Гитлер был в прострации (он был в любовных прострациях неоднократно: Ева Браун травилась - с трудом отходили; и еще одна пассия, Митфорд, бросалась из окна), вместе с ним постоянно находились его "братья" по руководству партией - Эрнст Рем и Грегор Штрассер. Они знали все. Вскорости все они были казнены своим "братом": материал к их "процессу" готовил Борман. Рем интересовал Бормана особенно: кадровый офицер, капитан, он после разгрома кайзера уехал в Боливию и там стал инструктором новой армии. Под его командой служил лейтенант Стресснер - в 1954 году в результате переворота он стал диктатором Парагвая. Поскольку отец Стресснера - немец, именно Борман подготовил в 1943 году документ, подписанный фюрером: Гитлер удостоверял "арийскую полноценность" парагвайского национал-социалиста (я нашел этот документ в Перу, в архиве моего друга антифашиста Сезара Угарте). Борман, как истинный аппаратчик, всегда исповедовал постепенность. Он готовил позиции всюду - в п р о к. Он занимался проблемой "мирового владычества" не на словах - на деле. Он готовил опорные точки гитлеризма по всему миру загодя.
– Кто был сильнее Бормана?
– спрашиваю Скорцени.
Он усмехнулся:
– Гитлер.
– А еще?
– Никто.
– Гесс?
Скорцени снова закуривает - он курит одну сигарету за другой.
– Гесс - интересный индивид, - отвечает он.
– Он - жертва жестокости союзников: это бесчеловечно - держать в тюрьме человека тридцать лет.
(А создавать вместе с Гитлером расовую теорию, по которой миллионы людей были обречены на уничтожение, - человечно?!)
– Вы согласны с версией Гитлера, что Гесс совершат полет в Англию, находясь в состоянии помешательства?
Скорцени помахал пальцем словно маятником. Я чувствую, какой опасный этот его палец, я ощущаю, с каким спокойствием он лежат на холодном металле спускового крючка.
– Это ерунда, - говорит он, - это был необходимый политический маневр. Вам известны особые обстоятельства, при которых фюрер поручил мне освободить дуче Италии Бенито Муссолини?
– Нет.
– Когда я был у него на приеме вместе с офицерами СС, "зелеными СС", подчеркнул Скорцени, - фюрер спросил: "Кто из вас знает Италию?" Я был единственным, кто посмел ответить "знаю". Я дважды путешествовал по Италии, один раз я проехал на мотоцикле всю страну - от оккупированного Тироля, являющегося частью Германской империи, и до Неаполя.
– Тироль и Германская империя?
– я не удержался.
– Это же был предмет спора между Австрией и Италией.
Скорцени вмиг изменился, улыбка сошла с его лица, и он отчеканил:
– Австрии нет. Есть Германия. Аншлюс был необходим, это был акт исторической справедливости, и незачем поносить память великого человека: даже Веймарская республика, столь угодная социал-демократическим либералам, стояла на такой же точке зрения. Мы довели до конца то, что не решались сделать г и б к и е. Я австриец, но я ощущаю свою высокую принадлежность к Великой Римской империи германской нации...
– Я оставляю за собой право считать Австрию суверенным государством...
– История нас рассудит.
– Я в этом не сомневаюсь. Однажды история нас уже рассудила.
Миссис Скорцени подняла бокал с "хинеброй":
– Джентльмены...
На лицо Скорценн сразу же вернулась обязательная, широкая, столь открытая и располагающая улыбка. (Как же умеют б ы в ш и е играть свою роль, а?! Впрочем, б ы в ш и й ли Скорцени? Зря я его перебил, надо слушать, пить и помнить, все помнить, для того
– Мы остановились на том, что Гитлер...
Скорцени снова закурил:
– Мы остановились на мне. (Улыбка - само очарование.) Так вот, когда я ответил про то, что знаю Италию, фюрер спросил меня, что я думаю об этой стране. Я промычал что-то неопределенное, а потом решился и выпалил правду: "Отделение юга Тироля - это кинжал, пронзивший сердца всех австрийцев". Всех без исключения, - добавил Скорцени, глядя куда-то в мое надбровье.
– И навсегда.
Миссис Скорцени потянулась за сигаретой. Отто сразу же протянул ей зажигалку - он был очень галантен и учтив.
– Так вот, - продолжал он, - фюрер отпустил всех офицеров, а мне приказал остаться. Он сказал мне, что его друга и брата Бенито Муссолини вчера предал король, а сегодня - нация: он арестован. "Для меня дуче - воплощение последнего римского консула, - говорил фюрер.
– Я верю, что Италия будет оказывать нам посильную поддержку, но я не имею права оставить в беде основателя итальянского фашизма. Я должен спасти его как можно скорее, иначе его передадут союзникам. Я поручаю эту миссию вам, Скорцени. Это задание носит чрезвычайный характер. Об этом задании вы имеете право говорить лишь с пятью лицами: Борман, Гиммлер, Геринг, Йодль, генерал Люфтваффе Штудент". От фюрера я отправился к генералу Штуденту. Он познакомил меня с Гиммлером. Больше всего меня поразили в рейхсфюрере старые учительские очки в железной оправе. Потом пришла очередь поразиться памяти Гиммлера. Он начал вводить меня в курс дела: дал анализ политической обстановки в Италии. Он сыпал именами, как горохом по столу, он называл министров, генералов, руководителей банков - я не мог запомнить, естественно, и сотой части того, что он говорил. Полез за ручкой и блокнотом. Гиммлер изменился в долю мгновения. "Вы с ума сошли?!
– чуть не крикнул он.
– Беседы со мной - это государственная тайна рейха, а тайну надо помнить без компрометирующей записи!" Рейхсфюрер вдруг снова улыбнулся - он, я потом в этом убедился, часто встречаясь с ним, умел переходить от улыбки к окрику в долю секунды - и сказал: "Итак, мы убеждены, что Бадольо долго не продержится у власти. Итальянское правительство "в изгнании" только что заключило договор с союзниками в Лиссабоне - это достоверные донесения агентуры, базирующейся на "пенинсулу". Этот факт нельзя упускать из виду никоим образом. Вам отпущены считанные часы, Скорцени". Я закурил. Гиммлер воскликнул: "Неужели нельзя не курить?! Не думаю, что с таким умением вести себя вы сможете выполнить наше задание. Не думаю!" И - вышел. Я посмотрел на генерала Штудента. Тот поднялся: "Начинайте подготовку к операции". Когда все было готово, я прибыл к фюреру и рассказал ему мой план во всех тонкостях. Он одобрил план и поручил гросс-адмиралу Деницу и генералу Йодлю провести координационную работу. "Их части переведут в ваше полное распоряжение, Скорцени". На прощание фюрер сказал мне то, что я запомнил на всю жизнь: "Если вам не удастся спасти Муссолини и вы попадете в руки союзников, я предам вас еще до того, как петух прокричит в первый раз. Я скажу всему миру, что вы сошли с ума, я докажу, как дважды два, что вы безумец, я представлю заключения десятков врачей, что вы - параноик. Я докажу, что те генералы и адмиралы, которые помогали вам, действовали из чувства симпатии к дуче, став жертвами коллективного психоза. Мне надо сохранить отношения с Бадольо. Ясно?" [Конечно, Скорцени явно стремился преувеличить и приукрасить свои "подвиги". Все послевоенные годы он зарабатывал на этом. Существуют другие версии об операции "Айхе" ("Дуб"), в которой Скорцени и его подручные сыграли роль исполнителей.]
Скорцени откинулся на мягкую спинку кресла.
– Значит, Гесс летел в Англию с ведома Гитлера?
– спросил я.
– Не с ведома, а по указанию Гитлера, - уточнил Скорцени.
– Это был приказ фюрера. Гитлер понимал всю сложность похода на восток, он искал мира с Англией. Он был прав, когда поступал гак, - я в этом убедился, когда жил под Москвой осенью 1941 года. Я рассматривал в бинокль купола церквей. Мы вели прицельный артиллерийский обстрел пригородов вашей столицы. Я был назначен тогда руководителем специального подразделения, которое должно было захватить архивы МК. (Он точно произнес эти две буквы.) Я также отвечал за сохранность водопровода Москвы - я не должен был допустить его уничтожения.