Лицом на ветер

Турлякова Александра Николаевна

Римлянин перестал вдруг при её словах намазывать паштет на кусок хлеба и посмотрел свенке в лицо долгим взглядом. Рианн заметила, что глаза его опасно сузились, она уже знала, чем это грозит. Ну всё… Выпросила на свою голову… Держись теперь.

— А это не твоего ума дело! Занимайся тем, что должна, как рабыня, понятно?

Она поджала губы и сухо сглотнула.

— Ты поняла меня? Рианн? Я не слышу.

— Конечно, — она согласно кивнула.

Помолчали. Он ел, а она просто следила за ним со своего места. Он не тронул её, не ударил и сдержал свой гнев. Поэтому Рианн опять спросила:

— Почему вы не дали мне умереть?

Центурион

перевёл глаза ей на лицо, помолчал, пожал плечами, отвечая:

— Не знаю…

— Зачем ухаживали, тратились на врача? Зачем?

Он и на этот раз так же пожал плечами, но не ответил, и так понятно, что не знал. И Рианн шепнула:

— Я пойду…

Он не стал её останавливать.

Часть 7

После этих событий несколько дней центурион дежурил по ночам, уходил вечером и приходил утром, завтракал, полдня отсыпался и уходил в город до вечера. В такие дни Рианн отдыхала от него, весь день старалась сама не попадаться ему на глаза, уходила и сама в город. Или пока её хозяин отсыпался, работала за станком. К тому времени, как центурион обычно поднимался, Рианн уже собиралась и уходила по лавкам, относила готовую ткань, брала нити на новую работу. Сама старалась вернуться тогда, когда римлянина уже не было. А ночью она была предоставлена сама себе. Уж тут она могла быть уверенна, что никто не тронет её. Она работала, вечерами штопала, ткала, стирала, спокойно могла помыться на кухне, и никого не боялась.

Такие ночные дежурства центуриона были для неё отдыхом.

По утрам центурион возвращался усталым и озабоченным своими делами, в сторону рабыни своей даже не глядел.

А потом его перевели на дневные дежурства, и в первые дни Рианн ждала, что хозяин придёт к ней в её угол, она боялась этого и не знала, как вести себя с ним. Но центурион всё так же возвращался усталым и подолгу просиживал один в раздумьях. Что-то там, на службе, тревожило его, что-то занимало все мысли.

Постепенно наступала осень, дни становились короче, задули холодные ветры, часто и подолгу шли промозглые дожди. От местных в городе Рианн знала, что урожай собрали маленький, ждали голодной зимы, а старший центурион крепости готовился к мятежам, усилил караулы, и жизнь у местных легионеров стала несладкой.

Рианн и сама замечала это. Хозяин стал оставлять на расходы всё меньше и меньше денег. Свенка и сама экономнее стала тратить их, но нужен был уголь для жаровни, ночи стали холодными, и приходилось тратить свои, заработанные ткачеством деньги.

Раз или два в декаду центурион сам приходил в её угол по ночам, упрямо сламывал сопротивление свенки, овладевал ею, получал своё и уходил. Он почти не разговаривал с ней, не бил, но если Рианн сильно уж сопротивлялась, тогда в руках римлянина просыпалась сила, которой молодая свенка противостоять уже не могла. Она сдавалась его напору, позволяла ему брать своё, но всеми силами выражала свою безучастность и немое несогласие.

Постепенно через прошедшее время Рианн даже понемногу начала привыкать к тому, что живёт с мужчиной, со временем стала и сама хоть что-то получать от близости с ним, научилась терпеть его чуть грубоватые ласки, угадывать по выражению лица, глаз, губ его настроение, его желания. Знала, когда с ним можно заговорить, когда лучше вообще молчать и не попадаться на глаза, когда нужно предложить вина, а когда холодного молока

и кусок свежевыпеченного ещё тёплого хлеба из лавки пекаря.

Она была женщиной, она могла многому научиться, многое терпеть. Тем более, она была его женщиной и должна была научиться привыкнуть к центуриону. Другой жизни у неё не было и не могло быть в её положении.

Рианн пришла на кухню и встала спиной к стене, протянув ладони к горящей жаровне. Центурион в это время ужинал, вернувшись со смены, как всегда, усталый и замкнутый, как и в последние несколько дней. Как же ей не хотелось сейчас говорить об этом, видно же, что он не в настроении, но ждать другого дня можно ли?

— У меня задержка… — чуть слышно начала первой. Она несколько дней набиралась смелости, чтобы заговорить об этом.

— Что? — он переспросил, нахмурившись.

— Вы меня слышали…

Какое-то время он просто молчал, глядя на рабыню свою нахмуренно, словно слова её не доходили до него.

— Но я же всегда…

— Не всегда! — перебила его Рианн, хотя и знала, что он этого не любит, но ей хотелось кричать ему в лицо. «Да! Да, вот именно — не всегда! Может быть, несколько раз ты делал это, ты засевал меня… И теперь я беременна от тебя! Я ношу твоего ребёнка! Что теперь ты будешь делать? А?»

Но центурион молчал, глядя на неё, видно было, как он сжимает и разжимает зубы, переживая злость от происходящего. Что он сделает? Выйдет из себя?

— Я, может быть, всего-то пару раз… — голос его был сиплым, выдавая его.

— Хватит и одного… — снова перебила Рианн.

И тут вдруг римлянин взорвался, взлетел на ноги и одним махом гребанул со стола всё, что стояло перед ним, ударил стиснутыми кулаками по столешнице ещё и ещё.

— Проклятье! Проклятье! Проклятье!

Рианн сжалась, видя это всё, закрыла уши ладонями, медленно съехала по стене спиной. Хотелось стать маленькой, незаметной. Ведь она боялась именно вот этого, его реакции.

— Ты сама это всё… Я знал, что ты найдёшь способ мне отомстить… Именно сейчас… Я так и знал… Когда у меня совсем… да что там… Я так и знал, ты сможешь… Проклятье!

Он метался по маленькому пространству кухни, пинал стены, а под сандалиями его скрипела битая посуда.

— Ты понимаешь, что это такое? Родить ублюдка здесь? Сын рабыни? Что это?.. Нет, ты не понимаешь, что это значит! Кому это нужно… Ребёнок рабыни сам становится рабом… И что дальше?

Рианн расплакалась вдруг, обнимая себя за плечи. Рыдания сотрясали её, хотелось провалиться сквозь землю. Какой грех она совершила, чтобы терпеть такое наказание? В чём провинилась?

Она медленно поднялась на ноги и ушла к себе, ничего не видя перед собой от слёз и отчаяния. Легла на своё ложе, слушая, как центурион ругался и бушевал на кухне.

Ему не нужен был ребёнок рабыни, там, в Риме, у него рос сын, сын от законной жены, римской гражданки, ему не нужны были дети от рабыни, от свенки… Как он сказал? Ублюдки? Сейчас он проклинал всё и всех, и особенно её. Рианн плакала навзрыд, будто, в самом деле, была одна в чём-то виновата.

Она так и не вышла из своего угла, голодная, разбитая, уставшая от слёз, забылась тяжёлым сном до утра. Утром, когда встала, центуриона уже не было. Стараясь не думать, не вспоминать вечер прошедшего дня, она принялась наводить порядок на кухне, собирать осколки битой посуды (снова лишние расходы), разбросанные остатки еды, перевёрнутую мебель.