Лига мартинариев

Алферова Марианна Владимировна

— Истинно философское наблюдение! — захохотал Андрей. — И кого же я сейчас обманываю?

— Свою жену, — брякнула я совсем не к месту.

Лицо Ораса передернулось, будто я напомнила ему о чем-то отвратительном.

— Ее это не волнует.

— Опять вранье.

— Ни капли… Она избегает близости со мной. Любой близости, в том числе и интимной.

— Тогда она тебя не любит.

Орас усмехнулся — наверное, хотел опять надо мной подтрунить, но передумал.

— Я и сам это знаю.

— Тогда почему вы вместе? Зачем ты женился на ней?

Он пожал плечами:

— Может, из-за имени? Мою первую жену тоже звали Катей. Хочешь расскажу о ней?

Я кивнула, хотя меня не очень волновала его первая жена. Вторая, нынешняя, гораздо больше.

— Я тогда учился на пятом курсе университета и полгода как женился. Мы были влюблены друг в друга — до слащавости. Впрочем, неважно. Кате было двадцать, она была маменькиной дочкой, но

мне это нравилось. Имя само по себе имеет определенную власть над нами… Итак, мы прожили полгода, но не говорили о детях, вполне довольные собою. Вернее, это я был доволен. А она… верно, думала, потому что, ничего мне не сказав, отправилась к врачу поговорить на эту тему. И тут выяснилось, что у нее опухоль яичника. Ничего как будто страшного, она сможет иметь детей, вот только нужна немедленная операция. Это было как гром среди ясного неба — банальное сравнение, но верное. Мы молоды, полны сил, и вдруг такое… Кинулись искать хорошего хирурга и занимать деньги у родственников — чтобы дать «на лапу». Хорошего хирурга мы нашли. Все говорили, что у него золотые руки. И не ошиблись. Операция прошла отлично — просто блеск… А через три дня медсестра, явившись на дежурство после ночной попойки, стала делать Кате клизму. Не знаю, что она там перепутала, но вместо положенного лекарства добавила в воду какую-то отраву. Кажется, лизол… Теперь уже не помню. Катя стала кричать, что больно. А эта девка, что явилась с бодуна, отвечала: «Не сахарная, потерпишь…» Лишь когда Катя стала орать совершенно истошно, прибежал врач, и разобрался наконец, в чем дело. Весь толстый кишечник у нее был сожжен. Напрочь. Ее тут же положили на операционный стол, вывели в бок кишку. Прежде был гром среди ясного неба, а теперь настал непроглядный мрак. Ее мучили ужасные боли, она стонала по ночам, и, чтобы не мешать другим шести больным в палате, ее кровать выставили в коридор и стыдливо отгородили ширмой. Каждый идущий в перевязочную мог заглянуть за ширму и посмотреть, как она лежит там, еще не мертвая, но уже и не живая, и глядит остановившимся взглядом в потолок. Я приходил к Кате в больницу каждый день. Просиживал до поздна, нянечки и медсестры льстиво шептали мне в глаза: «Какой отличный муж!» после этого полагалось сунуть в заранее оттопыренный кармашек сложенную вчетверо бумажку. Все думали, что я невыносимо страдаю. Но я не страдал. Я не сразу это понял. Поначалу меня так захватил сам поток событий, что я просто не думал о себе и о своих чувствах. Я лишь бегал по магазинам, покупал необходимые вещи и лекарства, варил бульоны, таскал всё это в больницу. Я думал, что мне очень больно. Я просто был уверен в этом. Кате сделали четыре операции, но все швы разошлись, и напоминали теперь жадно открытые красные рты, сквозь которые можно было разглядеть серую пленку брюшины, и за нею — кольца кишок. Чтобы раны не загноились, я обмывал их каждый день марганцовкой. И вот я неожиданно поймал себя на мысли, что мне это… нравится… Нет, нравится — не то слово. Я… стремлюсь к этому. Вот! Именно! Стремлюсь! Я уже не хочу в университет. А только в больницу и жду — не дождусь, когда вновь прикоснусь к изуродованному Катиному телу и почувствую исходящий от нее как тяжелый дух, запах нестерпимого страдания. Когда я это понял, мне сделалось страшно. Решил, что я схожу с ума. Но напрасно я пытался вызвать к любимой сострадание и жалость в душе. Я не мог. Вместо этого явилась уверенность, что когда ЭТО кончится, для меня начнется новая удивительная, яркая жизнь. Мне было поначалу стыдно, я гнал эту мысль прочь. Но она вертелась в моей голове, как напев какого-нибудь популярного шлягера. Катя оплатила мой успех. Я старался искупить свою внутреннюю черствость максимальным вниманием и заботой, я приободрял Катю, я даже успевал подрабатывать на разгрузке вагонов, чтобы порадовать мою кошечку — я всегда называл ее «кошечкой» — какой-нибудь мелочью… Но она уже не радовалась ничему. Способность к сопротивлению ее оставила. Она только плакала, и спрашивала: «За что мне такое наказание?» Наконец назначили новую операцию. Меня предупредили, что Катя может не выжить. Но от меня уже ничего не зависело. Ничего. Разве что молиться за нее. Но я не молился. Я сидел в грязном обшарпанном коридоре и ждал. Я не ел с утра… Да нет, не с утра, а с вечера… И вдруг появилось странное ощущение сытости, как после плотного обеда. А затем я почувствовал небывалую уверенность в себе. Я поднялся и направился к дверям, уже зная, что мне здесь делать нечего. Катя умерла. Тогда я еще ничего не знал о Лиге. Но уже понял, кто я такой.

Он замолчал. Я и не знала, что и сказать. Да разве можно говорить что-то после такого… Но я все же ляпнула самое банальное:

— А дальше?

— Ты не догадываешься? — он усмехнулся. — Через несколько дней мне позвонил мой приятель по университету — комсомольский босс, и предложил поучаствовать в небольшом, но очень перспективном проекте. Наше сотрудничество длилось недолго, но так начался мой подъем.

— И вам было в самом деле

не жаль Катю? Ведь вы ее любили…

— Наверное, я не правильно выразился. Жалость была. А вот боли не было. Я не сходил с ума при мысли, что она умирает, и оставляет меня одного. Невероятно? Но это так. А потом я встретил Катерину. Я с самого начала видел, что она не любит меня, но с поразительным упорством добивался ее благосклонности. Зачем? Меня тянуло к ней. Почему, и сам не знаю… Но не будем об этом, — оборвал он сам себя. — Ты, моя милая, совершенно иная. Ты-то меня любишь!

— Конечно, — отозвалась я и тут же поняла, что нет, не люблю.

Это он, Орас, желает, чтобы я любила его, польстила уязвленному самолюбию, а я… Всеми силами играю роль, в надежде в нее вжиться. И мне кажется, что это нетрудно с таким человеком как Орас, стоит несколько раз произнести положенные реплики вслух, и они станут правдивы. Ох, да что это со мной… С чего это я решила… Да он… Тут я окончательно запуталась. Хотелось, чтобы кто-нибудь помог. А помочь было некому.

— Эй, что с тобой? — Орас щелкнул пальцами у меня перед глазами. — Ты куда-то провалилась? Где ты?

— Здесь, — прошептала я, прижимаясь к нему.

Даже сквозь одежду чувствовались его тренированные мускулы на груди.

— Тебе понравилось, как я сегодня тебя изнасиловал в «Мастерленде»? — спросил он.

— Нет, — призналась я честно.

В самом деле — походило на изнасилование. По обоюдному согласию. Если, конечно, такое бывает.

— Мне тоже, — сказал он. — Но сейчас все будет иначе…

И я ему поверила. Застрекотала молния ветровки, расходясь. Повторяя раз за разом, а можно все исправить. Уродливую фразу довести до совершенства. Я принялась сцарапывать с Ораса одежду. И, разумеется, с присущей мне ловкостью, задела раненое плечо.

— Ева, сладкая моя, пожалуйста, без мазохизма, — прошептал Андрей, отводя мою руку.

Замечание кого-то другого могло враз загасить мой порыв. Слова же Андрея лишь раззадорили. Я чувствовала, что сейчас была для него самой лучшей, несмотря на все мои изъяны. Я могла бы полюбить его только за то, как его пальцы касаются моей кожи.

Я уже приготовилась изобразить оргазм как это бывало с другими, притворно постанывая, но тут подлинная волна наслаждения вместо фальшивой, захватила меня и помутила разум. Добившись столь блистательной победы, Андрей мгновенно переменился: ластящийся зверь, заманивающий овечку в свои когти обволакивающей нежностью, теперь жадно впился в добычу, будто хотел растерзать меня в клочки. Но именно подобного исступления я и ждала от него. Каким еще мог быть Орас? Только хищником.

11

На следующее утро меня разбудила Собакина. Телефон звонил минут десять прежде, чем я сняла трубку. Глаз открыть я просто не могла: Орас ушел где-то под утро, и я была уверена, что заснула полчаса назад. Надо подать в мэрию заявку, пусть примут закон, запрещающий звонить домой в девять часов утра женщинам до тридцати лет.

— Наконец-то! — голос Бандерши вызывал высшую степень возмущения. — У тебя что, сонная болезнь?

— Нет, просто сегодня у меня ночью был Орас, — ляпнула я не без гордости.

На том конце провода раздалось невнятное «о-о», потом шорох, вздохи, и наконец прозвучал вопрос:

— Ну и как?..

Настала моя очередь издавать загадочное мычание. Бандерша прилипла к трубке, боясь упустить подробности. Рассказывая ей о сегодняшней ночи, я невольно коснулась пальцами правой ладони и тщательно ощупала кожу. Мне казалось, что проклятый желвак — клеймо Лиги — должен был исчезнуть. Но он по-прежнему был на месте. Счастливый мартинарий — все равно мартинарий?

— Евочка! Как я тебе завидую…

Видимо, в свои пятьдесят с хвостиком она считала себя вполне конкурентоспособной. Хотя, чем черт не шутит. Я была уверена, что, несмотря на свой потасканный вид, Бандерша при желании могла бы заманить в койку любого мужика. И Орас не был исключением.

— Нет, правда, я за тебя рада, — ворковала Бандерша. — Но все же работа в «Оке» пока не отменяется.

— Много заявок?

— Целый ворох. Никогда такого не бывало! Телефон прямо раскалился.

М-да… Жаль, что неизвестный злодей решил извести мартинариев, а не принялся сначала за клиентов «Ока»… Интересная мысль! А что, если сравнить список подавших заявки на имя Бандерши и список мартинариев нашего ордината? Насколько они разнятся? Или не слишком? Кто знает, может тут удастся что-то накопать…

— Сейчас буду! — крикнула я в трубку. — Только проглочу парочку булочек и вперед!

Я, в самом деле, неслась по улицам вприпрыжку.

«Надо каждый день бегать», - решила я, шумно пыхтя и безуспешно пытаясь перекинуть на редкость неудобную сумку через плечо — такую дурацкую сумку мог купить себе только мартинарий. Зато бег придаст мне бодрости и поможет компенсировать килокалории любимых булочек. Но все же я не отважилась добираться до нашей конторы бегом, и позволила себе подъехать пару остановок на автобусе.