Лихая шайка
Шрифт:
– Не до того сейчас, – торопливо оборвал смотрителя обер-полицмейстер.
По обеим сторонам узкого коридора размещались арестантские помещения. Каждая из дверей была снабжена тяжелым засовом с увесистым навесным замком. Потолки в коридорах были низкие. Петр Лазаревич, чтобы не задеть головой иную потолочную балку, низко пригибал голову. Мерцающее пламя двух-трех настенных фонарей тускло освещало путь. Время от времени обер-полицмейстер зло чертыхался, спотыкаясь о выбившуюся из общего строя доску в полу.
– Направо, пожалуйста,
Стражник, гремя ключами, открыл замок и пропустил посетителей внутрь. Камера представляла собой маленькое зловонное помещеньице.
Арестованный сидел в дальнем углу на нарах. Молодой еще весьма человек с миловидным лицом и наивным выражением глаз окинул фигуру обер-полицмейстера недоброжелательным взглядом. Пороховицкий брезгливо огляделся. Приложив к носу надушенный носовой платок, Петр Лазаревич прошел внутрь. Запах дорогого одеколона ветерком прошелся по камере не в силах заглушить камерный смрад.
– Извольте встать, когда начальство входит! – рявкнул на арестованного Никита Артемьевич.
Эффекта, впрочем, его выпад не произвел никакого. Заключенный даже взглядом не удостоил смотрителя.
– Явки пришли испрашивать? Как бы не так! Ничего-то вы от меня не услышите! Не тратьте зря время! – зло окрысился арестант.
Борода и волосы его, давно не стриженные, были спутаны. Одежда изорвана в клочья. Вместо рукавов с локтей свисали лоскуты истрепанной материи.
– Дайте-ка, Никита Артемьевич, мы сами с ним потолкуем. – Обер-полицмейстер огляделся в поисках стула.
Пристав сделал знак стражнику, чтобы тот сообразил для начальства стул.
– Сейчас, ваше благородие, креслице вам подадут.
– Угодил-таки, Гришка, ты к нам. Сколько ни старайся, а все одна тебе дорога. – Пороховицкий присел на поданный ему стул. – Давно я тебе об этом толковал и сейчас тоже скажу. Не понял ты моих речей тогда, когда год назад попался. А теперь еще и за побег получишь. А умным был бы, так хотя бы отсиделся где. Ан нет, снова на ту же дорожку вступил и, как видишь, оступился. Надо, надо было тебе меня тогда послушать…
– И что же об этом вы толковать со мной пришли? Нешто с сочувственным словом пожаловали? – Арестант насмешливо оскалился. – Едва ли. Мы же тоже люди не глупые. Понимаем, что не воду в ступе толочь полицейский к Гришке в камеру пожаловал. Тут что-то поважней.
– Догадлив, догадлив, Гриша. Кабы только мозгов у тебя побольше было. Так ты бы их с пользой применил. А ты – дурак. Потому и сидишь здесь. А то бы, коли порядочным человеком жил, разве здесь тебе быть? – Пороховицкий посмотрел на законопаченное изнутри при помощи навесного замка окошко камеры. – Открыть бы, а то дышать тут у вас нечем.
Смотритель незамедлительно приказал стражнику растворить окно.
– И
– А мы и не мучимся. Совесть-то наша чиста. Это вам мучиться предстоит. Муками земными, а там уж и боженька рассудит. Так и на небесах, чего доброго, жариться придется. – Пороховицкий исподлобья глянул на Гришку. – Вайсман мне нужны. Обе девицы. И вся шайка их: Крестовый, Змей, Поликарп Скороходов… Кто там у вас еще?
– Кто такие? Не знаю никого. – Гришка простодушно посмотрел в глаза обер-полицмейстера.
– Ну как же? – Пороховицкий, нисколько не смутившись откровенным Гришкиным враньем, продолжил спокойным, размеренным тоном. – А как же ты, братец, угодил в квартиру Белоруковой? И ведь как будто знал все, где что лежит. Где бы ты, коли без наводки попал туда, сразу распознал все? Дом-то у нее богатый. Комнат эдак семь на первом только этаже имеется. Крестового это работа. Наставил он тебя, научил, куда сперва сунуться, куда – после.
– А коли и Крестового, вам-то что?
– А то! – неожиданно жестко произнес Пороховицкий. – Вайсман ты мне сдашь сегодня. И Крестового. А об остальном после поговорим.
– И с какого такого перепугу я Крестового сдать должен? – Гришка насмешливо покосился на обер-полицмейстера.
– А с такого. Знаешь ты, с кем говоришь? Кто к тебе в халупень твою смрадную пожаловал? – взревел Петр Лазаревич.
– Ну… – Гришкина прыть несколько спала. Голос его дрогнул. – Как же?..
– Не понукай. Не запряг пока. Знаешь, что на двадцать лет могу тебя за грехи твои прошлые сослать на рудники? – Пороховицкий продолжал наступление.
Глаза его налились кровью. Рот брызгал слюной.
Арестант молча кивнул:
– И чтой-то вы меня каторгой пугаете? Небось знаем и сами, какие грехи за нами. Вы, Петр Лазаревич, к делу.
– Ах ты татарин! – Пороховицкий нервно рассмеялся. – Да я тебя, негодяя, на виселице вздерну за такие слова. Будет тебе пожизненная! За тобой столько преступлений разных имеется…
Смотритель, присутствовавший при разговоре, попеременно смотрел то на одного из собеседников, то на другого.
– Ну ладно-ладно, – продолжил обер-полицмейстер после небольшой паузы. – Погорячился я. Сам знаешь, что коли арестант говорить начинает да сведения разные полезные для полиции сообщает, так ему за то многое и простить можно. Это уж как пить дать. Не будь я Пороховицким! Ты только одно мне скажи. Где ты сестер Вайсман видел. И майданы их где?
– А мне-то что за то будет? Вы уж сейчас, Петр Лазаревич, растолкуйте. Слову вашему, знаю, верить можно. Только оно высказано быть должно. А то какой же это договор?