Лихое время
Шрифт:
– А чо, на полати царские в острог перекочевывать? Хрен им в котомку! Ничево… Ужо поглядим, чья улица запразднует! Или можа, – зверем глянул он на Бизина, – надоть было тебя, Андреич, на нарах сменить? Уж, прости Христа ради, Андреич, при всем огромадном моем уваженьи к тебе и почитанье, но давеча опростоволосился ты… В кутузку-то уж тогда надоть итьти, кады не итьтить никакой возможности нету. Так што… Нате выкусите! – Филя ткнул огромным кукишем в сторону ворот.
– А ты, оказывается, философ прямо-таки, Филя! – засмеялся Бизин.
– Хвилософ
– Так он все-таки у тебя здесь захован?! – изумился Бизин.
– Но дак! – самодовольно ухмыльнулся Филя. – Знашь, куды затырил? Да вона, чуть ли не посредь двора, под сеном ляжит! От которого ихние задохлые лошади пайку себе рвали!
– Варит котелок, варит! – поощрительно протянул Бизин. – Хвалю!
– Завсегда рады стараться, ваше высокородье! – съюродствовал, изобразив солдатскую стойку, Филя.
– Артист, артист, – кивнул Бизин.
Помолчал немного, поглядывая на вновь присевшего рядом и запалившего новую папироску Цупко.
– Так ты, Филя, отмазку от цугундера-то на чем выхлопотал у ихнего главного сыскаря, а?
– Херня! – беззаботно махнул Филя. – Подписку ему подмахнул, мол, цинковать про темных людишек, через заежку шастающих обязуюсь, как на духу… Херня!
– А как с винтовочкой-то обошлось? – прищурился Бизин.
– С энтим делом – воопче красота! – заржал Филя. – Пущай большого депутата спрашиват энтот черт картавый! Я ему так и резанул напрямки – мол, сам большой человек хранит у меня оружье для охоты, а законно энто, али нет – не мово ума дело. Я человек маленький, темный…
– Да, да… – кивнул Бизин. – Темный… А котелок-то варит. Варит! Смотри, не перевари…
– Но-о… Да че ж мы, совсем ли чо ли!.. – довольно хмыкнул Цупко.
– А чей ствол-то? Какого такого большого человека?
– Дык, Грихи Бурдинского…
– Ни хрена у тебя котелок не варит! – плюнул Бизин. – Оба вы с Гохой уроды тупые! Зачем он у тебя винтовку затырил? Вот дурак! При его положении ее на стену повесить можно, а вы тут… И заежку палите, и к себе излишнее внимание привлекаете! Начнут у Гохи в прошлом и нонешнем копаться – и депутатство не поможет вместе с героическим партизанством, ежели оно у него и в сам деле было, в чем глубоко сомневаюсь!
– Но! Понесло тебя! – недовольно пробасил Цупко. – Охолонись, Андреич. Фарт нам покедова прет.
Хлопнув себя по коленям, поднялся, прошел в избу, прогудел там чего-то, потом вновь появился в дверях.
– Слышь, Андреич, пойдем-ка, выпьем по маленькой, а то энти гости милицанерские все застолье порушили. Пойдем, девки по новой самовар справили…
За стол сели общей кучей, кликнув и Митрича. Ребячьи ручонки жадно тянулись за калачами.
Филя разлил по стопкам остатки водки. Анна тоже выпила – чтоб отлегло малость после всего происшедшего. Мишке с Катериной налили наливки.
Ужинали молча, потом сразу засобирались спать. Подались в большой дом Митрич и дед Терентий,
Глава восьмая
Уже тонко посвистывал в отведенной ему маленькой светелке Бизин. Спала успокоившаяся во сне Анна. Перестал из комнатенки напротив слышаться ласковый шепот Катерины, что-то мурлыкавшей Валюшке с Кешкой.
Но Филиппу не спалось. Похлопал в темноте глазами, бесшумно поднялся с кровати и вышел во двор, захватив по дороге кисет с ядреным самосадом и накинув в сенях на исподнее драный полушубок.
Над крыльцом стояло высокое небо в больших перемигивающихся звездах, в углу, у амбара, завозился, брякнув цепью, лохматый волкодав.
Филипп, усевшись на ступеньку крыльца, долго сворачивал толстенную самокрутку, потом, чтобы попадя не тратить драгоценные спички, высекал огонь, раздувая трут.
Внезапно забурлило-зарезало в животе, подступило до крайности, еле успел от крыльца до стайки добежать. Нескоро оттуда вышел, пучком сена руки вытирая. Ополоснул в бочке, под водостоком. И в лицо плеснул водицы. Во рту такая сухость, что язык небо обдирает – не до курева.
Подался в сенки, нашарил в темноте на столе бутылку с наливкой, жадно задвигал кадыком. От спешки пролил на бороду.
Вернулся на крыльцо, утираясь подолом пропотевшей рубахи, потянулся было к брошенному кресалу и самокрутке, но вдруг ощутил, почувствовал кого-то рядом!
– Хто тут? Хто?! – хрипло бросил в темноту, невольно приседая.
– Дед Пихто!
Перед Цупко выросла темная фигура.
– Тьфу ты! Коська, ты, што ли?
– Обоссался, поди, со страху, Филя?
– Не бухти! Ишо неизвестно, чо бы с тобой приключилася, кады бы тут тебя милицанеры трясли, из самово угро!
– Так я, Филька, в рубашке родился! Меня и японцы на расстрел водили, да без толку! А на тебя, вижу, милиция жути нагнала! Что, в стайке-то небось с самого их отъезда гадишь? Га-га-га!
– Тише ты, оглашенный! Всех подымешь!
– Не ссы… А че тебя сыскари-то трясли?
– Сука кака-то навела!
– Ну и чо?
– Пронесло.
– Ага, вижу, до сих пор несет! Гы-гы-гы!..
– Хорош ржать, Коська! Чо приперся? Договаривались же, – сюды глаз не казать. Откель тебя надуло?
– А-а!.. – скривясь, махнул рукой гость. – Прокатился с хлопцами на «ученике» с Дальнего вокзала, думали торговок в вагонах малость пощипать. Каво там!.. Фараоны чево-то седни по вагонам шастают, продыху нет. Ну и прокатился до твоей станции, покалякал кое с кем, да к тебе, вот, подался. Филя, покупателя я приглядел для лошадок…
– Ага! Спохватился! Тю-тю, коники!..
– Да ладно!
– Чо ладно? Чо ладно? – озлился Филя. – Говорю тебе, налетели вороны! Навел кто-то. Сразу-те про овес спросили да коньков приметили, ну а потом и до мясца в погребе добралися! Я же шкуру-то там оставил, еще не сбагрил…