Лихорадка в ритме диска
Шрифт:
— Скоро, скоро, — в очередной раз пообещала я. — Сейчас вот деньги получу и приеду.
— Да ты нам здесь позарез нужна! — взревел он. — Там много денег-то?
— Три тысячи восемьсот двадцать.
— Баксов? — уважительно уточнил он.
— Ага! — Я позволила себе хихикнуть.
— Евров, что ли? — усомнился он.
— Рублей, дурак! Кто у нас еврами преподавателям платит?
Пауза длилась с минуту.
— Рублей? — как-то тихо уточнил Лохматый и вдруг заорал: — Быстро возвращайся!!! Да я тебе в два! Блин! В три раза больше дам!!! И без очереди!
— Щас! — гордо ответила я и отключилась насовсем.
К моему возвращению в очереди наметились очередные подвижки, увы, нерадостные: двое из троих, отфутболенных ранее, вернулись к окошечку, обрадовав нас тем, что в бухгалтерии во всем разобрались. С затаенной грустью мы попятились назад. Далее везение продолжало крепко держать меня за руку. Кассирша нервно захлопнула окошко и помчалась в эту самую бухгалтерию выяснять, что к чему.
Вернувшись минут через десять, кивнула: все о’кей. Очень хотелось порадоваться за наших коллег, но сил уже не оставалось. Правда, очередь вдруг задвигалась побыстрее и уже через двадцать минут впереди маячила всего лишь та самая дама с разведенными детьми. Я почти начала ликовать, но в этом месте кассирша подняла на нас жалобные глаза и попросила:
— Можно я перекушу? Недолго, минут десять. — И, как бы оправдываясь, добавила: — Мне вообще полчаса положено.
Очередь стиснула зубы, но интеллигентно кивнула. И тут взгляд кассирши уперся в меня. Надо полагать, за период своих многократных и безуспешных хождений сюда я ей уже запомнилась. В глазах ее плеснулась жалость, она вдруг убрала руку от окошка, которое уже было собиралась захлопнуть, и быстро проговорила:
— Ладно, давайте еще троим выдам и поем тогда.
«Трах!» — грохнул вьетнамец очередную плитку, и это прозвучало салютом. Однако неужели у меня такой жалкий вид?
Сразу вспомнился эпизод. Есть у меня студент, Талалиев. В силу своих могучих умственных способностей он за четыре года обучения кое-как продвинулся к окончанию второго курса. Одной только мне, даже учитывая всю мою лояльность, он по зиме сдавал зачет уже и не помню сколько раз. И вот, пришедши в очередной раз и просидев на задней парте положенное для подготовки время, он подсел к моему столу и вдруг, понизив голос, интимно так спросил:
— Ольга Сергеевна, вам диван не нужен?
Я, честно говоря, растерялась и даже не нашлась что ответить. А парень так же интимно доложился:
— А то мы комплект мебели новый купили домой. Так диван оказался лишним. И ставить некуда.
От заманчивого предложения я в конце концов отбоярилась, и зачет бедному Талалиеву так и не удалось получить. Но история имела продолжение.
На следующий день, опять же в процессе очередного зачета, я заметила, что дверь в мой кабинет периодически открывается и туда заглядывает женщина лет сорока. Приоткроет — заглянет — закроет. Потом снова. «Мало ли, — подумала я. — Все же сессия идет. И очники, и заочники. Может, потерялась».
В конце концов я осталась одна, и тут снова нарисовалась беспокойная женщина, робко заглядывая в дверь:
— Ольга Сергеевна, я — к вам.
Удивилась, конечно, но пригласила войти. Она просочилась в кабинет. Робкая, как все заочники. Но на сей раз я ошиблась.
— Я — мама Вити Талалиева, — доложилась она.
«Диван привезла!» —
— Ольга Сергеевна. Я ничего не пойму! Витя целыми днями пропадает в институте, потом — в библиотеке. Готовится, старается. Почему у него никак не получается сдать ваш зачет?
«И не только мой», — хотелось уточнить мне, но маму я пожалела, терпеливо раскрыла перед ней свой талмуд и показала, что в процессе обучения из двадцати моих занятий Витя посетил всего два, а из трех контрольных написал всего одну, к сожалению на два балла.
Мама Талалиева очень огорчилась и стала сбивчиво рассказывать мне душераздирающие подробности того, как каждый день отправляет сына в институт, всучив ему стольник на транспортные и пищевые расходы, а мальчик возвращается только к вечеру. Усталый и голодный. Я, конечно, ей сочувствовала, но аккуратно пыталась подвести к мысли, что если парень уходит из дома, то это еще не факт, что уходит именно туда, куда хочется родителям. И усталость может разобрать его не обязательно в учебном заведении. Мало ли у наших сыновей других дел!
Но мамаша Талалиева упорно отказывалась верить моим робким доводам. Я, честно говоря, утомилась. Кроме того, очень смущал тот факт, что в руках она все время мусолила пакет, в котором, судя по очертаниям, находилась коробка конфет. В конце переговоров мои худшие сомнения подтвердились. Мамаша вынула из пакета коробку «Птичьего молока» и со словами, что ей на Новый год таких надарили много, а мне, может, чаю-то попить не с чем, попыталась всучить мне презент. Вы не поверите, но взяток я не беру («Потому что конфеты не любишь», — говорит Валюшка), если только насильно всучат, а эта показалась мне уж совсем оскорбительной, поэтому я сказала чистую правду:
— Спасибо. Но я конфет не ем. Я больше селедку люблю.
Старалась пошутить, но Талалиева слегка опешила, а потом как-то замяла ситуацию и весьма достойно удалилась.
Через пару дней я принимала экзамен у заочников. Взрослые, очень ответственные студенты разобрали билеты, расселись по местам и вдумчиво взялись писать. Минут через сорок распахнулась дверь, и в аудиторию уверенно вошел Талалиев. В руках он нес объемную картонную коробку, которая источала пряный, неистребимо рыбный аромат, Он твердо подошел к моему столу и выразил желание пересдать зачет. Я, конечно, растерялась, но дала ему билет. Студент-переросток уселся за первую парту готовиться. Коробку он поставил под свой стол. Через пару минут он «незаметно», но с определенным шумом передвинул ее ногой под мой стол. Мне захотелось его задушить.
В общем, зачет я ему, от греха подальше, поставила, но выпроводила вместе с коробкой. Заочники хихикали.
Позже я рассказала всю эту историю в дирекции. Больше всех веселилась Наташка Константиновна, заместитель декана. У нее вообще с юмором неплохо:
— Дурень ты, Лелька! Сейчас бы всей кафедрой селедки обожрались!
Потом, заполнив всякие отчеты и ведомости, мы с Наташкой уселись пить чай, и я вернулась к теме:
— Нат, выходит, они думают, что мы учим их детей на экономистов и менеджеров, а сами настолько бедные, что даже селедки себе купить не можем! И спим на старых диванах, неужели мы настолько жалко выглядим.