Лихой гимназист
Шрифт:
Я решил, что этот паренёк и есть тот самый Сергей Галатов — друг, о котором Алексей не раз упоминал в своём дневнике.
Мы подошли к группе учащихся, со мной все поздоровались.
— Так что с тобой случилось в тот день? — спросил Сергей. — Разные слухи ходят, а правды никто не знает. Твоё исчезновение окутано тайной.
— А что говорят? — поинтересовался я.
— Я слышал, что на тебя напали грабители. А кто-то говорил, будто у Гуссаковского в тот вечер лицо было в крови. Так что произошло?
— Я не знаю нападавших, — сказал я, — на гимназистов были не похожи.
—
— Да кто ж их знает? — пожал я плечами. — Была у меня с собой довольно ценная вещь. Вот и позарились, видимо. Много дурных людей на этом свете.
Не знаю, насколько одноклассники удовлетворились таким ответом, но дальше расспрашивать меня не стали. Я отметил, что общались тут ребята друг с другом более деликатно и сдержанно, нежели в школах моего мира, и выглядели все какими-то важными и напыщенными. Впрочем, этому вряд ли стоило удивляться, ведь большинство из них с младенчества воспитывалась в дворянских семьях, наподобие моей, с такими же суровыми порядками, а в гимназии их держали в узде надзиратели, постоянно присматривающие за учениками. А если тут ещё и на дуэль вызывают за каждое слово, то и подано десять раз подумаешь, прежде чем что-то говорить.
Вскоре явился учитель в зелёном мундире, и мы прошли в класс. Он тоже заметил моё возвращение и поздравил с выздоровлением. Едва мы расселись за небольшими одноместными партами, как во дворе раздались удары колокола.
— Ну, господа, приступим, — произнёс учитель.
Урок начался.
Эх, кто бы мог подумать, что на четвёртом десятке я вернусь на школьную скамью? Если бы мне предложили выбор, я бы предпочёл заселился в тело более взрослого человека. Но что есть, то есть. Значит, придётся ждать, пока вырасту.
То, чем мне сейчас приходилось заниматься, я считал делом бессмысленным. Необходимый минимум знаний я и так имел, а зубрить латынь или закон божий казалось пустой тратой времени.
Впрочем, обучали в этой гимназии и полезным вещам, например, магическим практикам и фехтованию. Если придётся участвовать в дуэлях, последнее лишним не будет. А если вызовут драться на пистолетах, так тоже не беда. В прошлой жизни стрельбище было моим вторым домом.
Скрипнула дверь, и в класс вошёл молодой человек в зелёном мундире преподавательского состава. Мягко, практически бесшумно ступая по паркету, он проследовал в конец комнаты и уселся за свободной партой.
Когда урок закончился, парень подошёл ко мне и справился о моём здоровье. Он сделал объявление о том, во сколько сегодня состоится обед и, вернувшись за заднюю парту, открыл тетрадь, достал маленькую серебряную чернильницу и перьевую ручку, и принялся что-то записывать. Ребята же вышли в коридор, в классе почти никого не осталось.
Вспомнилась строчка из дневника Алексея: «Наш классный надзиратель, Андрей Прокофьевич — весьма молод. Он вежлив и учтив, никогда не повышает голос, даже когда отчитывает за нерадивое поведение. Однако многие полагают, будто он сообщается с полицией, и мы не обсуждаем при нём не только вещи, касающиеся политики и внутреннего распорядка,
После третьего урока была очень долгая перемена на два часа. Одного парня надзиратель оставил в классе за то, что тот вчера что-то там не выучил. Я тоже остался. Мне надо было восстанавливать в памяти всё, что Алексей прошёл в школе за последние пять лет.
Во время этой перемены был обед.
Столовая находилась на первом этаже. В большом шумном помещении стояли несколько длинных столов и скамеек, которые заняла ребятня разных возрастов в одинаковых тёмно-синих кителях. Народу было много, разговоры и звон ложек сливались в один гул. Наш класс уселся на свободные места. Повал раздавал щи с кусочком мяса, чёрный хлеб и чай. Гимназическая жизнь приводила меня во всё большее уныние.
Я сидел между Сергеем Галатовым и лопоухим парнем. Звали его Михаил. Его Алексей тоже упоминал в дневнике несколько раз.
— Ну а у вас тут какие новости? — спросил я у Сергея. — Что-нибудь интересное произошло в моё отсутствие?
— А у нас всё по-старому, — ответил приятель. — Только вот оказия одна случилась на прошлой неделе. Не слышал ещё? Четвёртый «Е» сговорился и не пошёл на утреннее богослужение.
— И что им было?
— Розгами угостили, естественно, — ответил вместо Сергея Михаил. — Дворян без обеда оставили, а податных пороли. А ещё Васю Климова отчислили, не заметил поди? В марте ещё.
— Его-то за что?
— За то, что он — из разночинцев.
— Разве за это исключают?
— Конечно! И не его одного. Человек десять за этот год исключили. Француз особенно старается. Один косой взгляд у него на уроке — и всё, пинка тебе под зад.
— Есть такая беда, — добавил Сергей. — Детей разночинцев сам директор дал указание гнать по любому поводу.
— Только поводы надуманные, — вставил Михаил, огляделся и добавил сквозь зубы. — Всё из-за глупого указа.
— Какого указа? — уточнил я.
— Из-за которого нас сюда запихнули. Вот директор и лютует. Не нравится ему, что разночинцы места занимают. Ему дворян надо пристраивать, а тут мест нет, шарашка-то переполнена. На нас хоть и смотрят, как на убогих, но учат, а если кто низкого происхождения, так его за каждый чих сгнобить стараются.
— А обжаловать никак?
— Держи рот шире. К кому ты пойдёшь обжаловать? К папеньке с маменькой? А кто их слушать будет? Слово директора — закон. И ведь если б в другую гимназию переводили или заново поступать позволяли, так нет же! Если исключат за нарушение — отправят в солдаты с турками воевать. Такая вот околесица.
— Зачем в солдаты?
— Порядок такой. Али впервой слышишь?
— Не впервой. Просто странно это.
— Пётр первый ещё указ издал, да всё никак не отменят. Хотя, по сути — глупость. Только жизнь людям портят.
Такой вариант мне не нравился. Сидеть за партой — куда ни шло. Но в солдаты — нет уж, спасибо! Тем более что Российская Империя уже второй года воевала с Османской и Персидской Империями, а подохнуть или покалечиться на войне в шестнадцать лет в мои планы не входило. Попасть под отчисление нельзя было ни в коем случае.