Лик Архистратига
Шрифт:
Тропинка, по которой он шагал, была, в сущности, остатками когда-то наезженной дороги, поднимающейся к дацану. Европеец, ступив на подъём к храму, почувствовал себя почти сразу же неуютно, хоть вовсю кичился непомерным бесстрашием. Так, вероятно, чувствует себя раб в подножии трона великого фараона.
Высокогорный лэм в этом месте выглядел не только заброшенным пешеходами, но здесь нельзя было увидеть на камне ни одной греющейся под солнцем ящерки, ни один суслик не приветствовал путника свистом издалека, только разбросанные чахлые кустики рододендронов маскировались под клочки снега, чередовавшихся с клочками высохшей травы, что было воистину странным. Ведь всего на несколько десятков метров пониже тибетские горы радовали зрение путников и обоняние деревенских коз сочной пахучей
Стена дацана приближалась, как скальный чешуйчатый монолит средневековой крепости с усечёнными пирамидами по верхнему краю. Может быть, эта обитель была ровесница Великой Китайской стене, кто знает, только ни один пришедший сюда не мог остаться равнодушным к отвесным стенам и висячему мосту через узкую бездонную трещину в скале. Мост сейчас был опущен, будто европейца уже поджидали.
Или в пустом дацане вообще ждать паломников было некому? Но всё же кое-где на заброшенной горной дороге можно было различить отпечатки человеческих башмаков, не успевших исчезнуть от ветров, дождей и лучей солнца. Иногда пропитанный сезонными дождями суглинок исполняет роль настоящего гипса и довольно надолго. Значит, кого-то из живых в обители найти всё-таки можно.
Может быть, монахи выходили куда-то по своим нуждам, а, скорее всего, люди приходили к ним в дацан. Ведь кто-то должен снабжать монахов, какой ни на есть пищей, если они ещё живые? Бог, он, конечно, царствует в царствии своём, только на пустое брюхо не хватит духа ни на какую молитву.
Вдруг наполненный звенящей тишиной горный воздух пронзил крик вещего ворона! Звуков в беззвучных горных районах бывает предостаточно: или лемминг где-нибудь свиснет, или лиса подаст противный голос, но чтобы ворон — этого просто не может быть, потому что вороны в горах никогда не живут! Алексей Николаевич невольно оглянулся. Высоко в поднебесье, прямо над дорогой парил стервятник — тоже удивительный жилец для этих мест, но он не мог закричать вороном! Верно, показалось.
Толстенные кедровые доски узкого крепостного моста разносили гул шагов по глубокому ущелью, словно барабанная кожа, откликающаяся на дробь палочек или удары ладоней играющего на бубне шамана. Монастырские двери, тоже сколоченные из толстого кедрача, инкрустированные тайными ламаистскими знаками были закрыты, и никто не откликался на стук кулака.
К счастью, европеец рядом с дверной петлёй заметил просмолённую чёрную верёвку, ныряющую за ворота. Подёргав этот своеобразный дверной звонок, Алексей Николаевич действительно услышал в глубине храма тройной гул медного гонга. Эхо уже давно смолкло, триста тридцать три раза откликнувшись в разных горных закоулках, но в глубине обители на звонок долго ещё никто не отзывался, будто там действительно никого не было. Может быть, эхо было звуком нездешнего мира, а отзывалось из того же Зазеркалья?
Лишь протянув руку опять к шнурку, писатель услышал вдруг старческое шорканье шагов, опять же странным эхом расползшееся по всему ущелью. Снова в человеческое сознанье поступил какой-то очередной сигнал, как недавний крик несуществующего ворона. Ведь ничего же не бывает просто так!
Уж не является ли он сам в этих местах чужим незваным нежданным?! Вероятнее всего — так и есть. Монахи никогда и никого ждать не будут, ибо не собираются расставаться с тем, что охраняют. Но не отступаться же от задуманного из-за монашеского тугодумья?! Столько времени потрачено, столько сил угроблено, столько надежд рождено и всё даром? Ну, уж нет! Пока Толстой не обшарит весь этот тюремный острог, ни за что не уйдёт!
Как Алексей Николаевич приведёт задуманное к исполнению и вообще получится ли — это уже другой вопрос. Ведь во время российской смуты сам патриарх Никон возглашал: «…аще кто не послушает нас, хотя в едином чесом и мы таковым приложим телесныя озлобления». [25] Известно,
25
Заимствовано из тронной проповеди патриарха Никона, призывавшего к Гражданской войне против старообрядцев.
Правда, самому пророку Даниилу вряд ли понравилось бы, когда записанные им псалмы, продиктованные Богом, чужой нехристь искажает по своему усмотрению. Но целая страна уже не ропщет и принимает религию такой, как есть. Значит, пора пример у предприимчивого патриарха перенимать и искажать историю под выгодным для себя углом!
Маленькое окошечко на двери скрипнуло, и глаза европейца встретились с пронзительным взглядом монаха, лысая голова которого показалась в окошке. Он несколько минут пристально всматривался в пришедшего, потом, не говоря ни слова, открыл тяжёлую створку ворот и впустил новоприбывшего паломника. Тот глянул на монаха, открывшего дверь, и удивился: как тому при маленьком росте, тщедушной фигурке с худосочными ручонками удалось открыть монолитную увесистую дверную створку?
Управившись с дверьми, монах ещё раз взглянул на прибывшего и протянул худенькую руку ладонью вверх в сторону центрального входа в святилище, опоясанного с обеих сторон удивительными резными колоннами. Такие можно увидеть разве что в шумерских храмах, построенных за пять тысяч лет до Рождества Христова. А над дверной перекладиной прямо в скале была вырублена ритуальная маска, какие надевали жрецы во время таинственных мистических церемоний с той лишь разницей, что из-за маски во все стороны выглядывали каменные змеи.
— Кипо ре, [26] — указал европеец на маску тибетской Горгоны, желая блеснуть знанием языка.
Монах, однако, ничего не сказал, лишь ждал, когда пришедший осмелится вступить в храм. Они вошли внутрь, старичок незаметно исчез, будто растворился в воздухе, оставив пришельца знакомиться с обителью и немного освоиться. Алексей Николаевич поначалу даже не обратил внимания, что старичок куда-то исчез, но что с того?
Дацан был вырублен прямо в скале. Стены подпирали несколько витых колонн, таких же, как и окружающие вход. Меж внутренними колоннами тоже виднелись какие-то проёмы, ведущие во внутренние пещерные гроты. Над каждым дверным проёмом в стену была вделана бронзовая чаша с горящим в ней маслом. Судя по тому, что чаши горели все, дацан по сю пору не бедствовал, или же чаши с воловьим жиром зажигались монахами на праздник. А какой нынче праздник?
26
Кипо ре (тибет.) — красиво.
Но самое важное положение в храме занимала статуя Бодхисатвы, расположенная прямо напротив входа в храм, на возвышенности амвона. Пред статуей в центре храма тоже пылала бронзовая чаша, овевая чёрную статую чёрным дымом. В это время из-за статуи инфернального бога появился старичок-монах, только что встретивший европейца у тяжёлых ворот.
Это был тот же монашек. И в то же время — тот да не тот. Старичок, закутанный в точно такую же бордово-оранжевую мантию, лишь на первый взгляд выглядел очень похожим на привратника. Но лицо у этого, такое же маленькое и высохшее под горными ветрами, выглядело надменнее, даже щёки были какие-то надутые, что для худых священнослужителей было довольно необычно. На груди у этого старичка болталось ожерелье из черепов, как у Бодхисатвы. А по общему виду монах ничем не отличался от только что исчезнувшего в глубине храма привратника.