Лик Архистратига
Шрифт:
Собственно, черепное ожерелье надеть недолго, тем более что монах появился из-за статуи, это, надо думать, часть местного обряда. И всё-таки какой-то старичок был не такой именно по выражению на иссохшем лице, по блеску глаз, даже вышагивал он совсем по-другому. Но поразмышлять над этим можно было чуть позже, поэтому европеец смиренно поклонился вышедшему монаху, сложив руки на груди:
— Хим-кин-дэ Бодхисатва. [27]
Маленький старичок тоже поклонился гостю и ответил на чистом русском, даже без какого-либо акцента:
27
Хим-кин-дэ
— Мир тебе, ищущий. Готов ли ты принять то, за чем явился?
От удивления челюсть у Алексея Николаевича отвисла и неизвестно, сколько времени потребовалось бы ему оклематься, если безгубый рот старичка не озарила широкая плоская улыбка, тонкой чертой пробегающая по нижней части человеческого черепа и расширяющая две отвислые, но исхудавшие щеки. Худоба когда-то действительно жирных щёк, соединяемая кривой чертой улыбки, были явно несовместимы с общим видом монаха, только смеяться над священником любой конфессии нехорошо, поэтому европеец помог своему рту захлопнуться и постарался выговорить что-то членораздельное. Но поскольку, ни тибетским, ни индийским, ни китайским наречиями не владел, то выдал винегрет на всех языках сразу, что вызвало ещё одну улыбку безгубого старичка.
— Я знаю, зачем ты пришёл. Сила, которую ты ищешь, находится здесь, — старый монах, не оглядываясь, показал рукой на чёрную статую Бодхисатвы. — Бог сам выбирает, кому прийти, когда прийти. Ты готов взять силу, а нужна ли она тебе? Сможешь ли управлять ею? Сумеешь ли ты служить ей?
— Владеть силой и служить ей? — растерялся писатель.
Поскольку старичок ничего не ответил, Алексей Николаевич попытался взять себя в руки. Ведь любое слово, любое непреднамеренное движение могут сыграть плохую роль и разбудить отрицательное отношение хранителя силы, хотя он и так не слишком-то доверчиво поглядывал на европейца.
— Сила даётся только избранным, но не тем, кто ещё не обрёл себя или уже потерял, — уверенно произнёс гость. — Если Бодхисатва даёт мне силу, то жизнь стоит того, чтобы её прожить. Если я — избранный, то тем более стоит. И не только прожить, а сделать то, что не успел ты.
— Падающего — толкни, — опять улыбнулся монах, только в этот раз его улыбка была слишком уж ехидной, если в данном случае можно обвинить в ехидной мимике искривлённые ротовым отверстием скулы человеческого черепа, обтянутые множеством складок коричневой морщинистой кожи.
Старый монах отступил в сторону, протянул правую руку ладонью вверх к статуе и, отвесив поклон ищущему, застыл на месте. Алексей Николаевич обратил внимание, что на центральном лике Бодхисатвы красуется ритуальная деревянная маска, окружённая клубками змей, выползающими из-под лика. Собственно, этот лик был такой же, как над входом, только не из камня.
И тут гостя поразил ещё один артефакт, на который, не присмотревшись, обратить внимание было невозможно. Всё дело в том, что уродливое лицо маски, выточенное из какого-то чёрного дерева, очень смахивало на похудевшее личико настоятеля храма. Будто какой-то здешний художник использовал монаха, как подвернувшегося по случаю натурщика. А, может, деревянные черты маски наследственным путём передались хранителю?
— Настоящий Лик Архистратига, — растерянно пробормотал писатель. Старичок неподвижно стоял, опустив в поклоне голову. Неужели у них всё так просто: пришёл — бери! Ни тебе испытаний, ни препятствий. Даже расписки не берут. Странно как-то. Просто не может такого быть. А с другой стороны ведь говорит же старик, что божество само выбирает достойного среди достойных. Как знать, может быть, это именно та подачка судьбы, от которой ни в коем случае нельзя отказываться. Откажешься один раз — повтора не будет никогда!
Писатель сделал шаг, другой навстречу статуе. Ничего не произошло. И всё же чувство
— Нет, я должен подумать, — обернулся европеец к застывшему в поклоне монаху. — У меня есть время?
— Воля ищущего — для меня закон, — отозвался тот. — Ты будешь здесь, пока не решишь, зачем пришёл.
Слова старого монаха ещё висели в неярком пещерном монастырском воздухе, а сам он уже ускользнул в ту же щель позади статуи, откуда пришёл. Писатель постоял ещё некоторое время напротив нерусского идола, явно не решаясь подойти к божеству прямиком, снять с него ритуальную маску и на радость монастырской братии объявить себя преемником. Видимо православный Бог его умишком-то не обидел, поэтому европеец миллиметр за миллиметром осмотрел место, где стояла статуя, не приближаясь к ней больше ни на шаг. Сзади чёрного бога виднелись какие-то двери, за которыми скрылся хранитель, только с той стороны к маске подступиться было невозможно из-за огромного каменного контрфорса, подпирающего божество. Четыре пары рук статуи ограждали её с боков. Путь был только один — спереди.
Но если так легко монах уступил и показал дорогу к инфернальной силе, значит, либо маску давным-давно сняли бы уже со статуи, — ведь недаром существует байка о множестве воришек, пожертвовавших здесь жизнью, да так и не овладевших деревяшкой! — либо существовал какой-то подвох, попадаться на который не имело смысла — попытка может быть только одна.
Писатель присел на корточки перед тибетским божеством и пытался понять смысл и суть разрешения овладеть мистической силой. Вдруг сзади его подёргали за рукав. Европеец резко оглянулся. Рядом стоял привратник, встретивший его у ворот дацана и жестом приглашал пойти куда-то вовнутрь, в нехоженое подземелье храма. Что ж, это уже становится интересным!
Немного поколебавшись, Алексей Николаевич послушался зова и ступил за старичком в узкий дверной проём, ведущий вглубь горного массива. Второй раз, столкнувшись с монахом, писатель уже не перепутал бы его с настоятелем. Даже у одинаковых старичков с одинаковыми лицами есть существенные различия. Тем более, на этом старичке отсутствовало черепное ожерелье и, вероятно, жирные складки щёк никогда не украшали его тщедушную физиономию.
Расселина в скалах была непроглядна, тёмна и, казалось, за пещерной темнотой прячется неведомое «ничто». Лишь монах сжимал в руках маленький, весело пылающий факел, который разгонял темноту, и потушить его было невозможно пещерному сквозняку, струящемуся по длинным подземным коридорам, будто невидимая река. Европейцу приходилось пошевеливаться и поспевать за старичком, несмотря на то, что несколько раз он уже ударился головой о низкий свод коридора.
Неожиданно впереди показался тугой солнечный свет, проникающий в пещеру через отверстие в потолке. Туда вела добротная деревянная лестница. Монашек уверенно полез вверх. Белому ничего не оставалось, как тоже вылезти на солнечный свет, заливающий каменную площадку, окружённую отвесными скальными стенами, лишь с восточной стороны открывалась живописная картина Тибетского нагорья.
Площадка явно походила на монастырский солярий, подаренный природой насельникам монастыря, потому как возле стены кучкой были сложены циновки, пляжные зонты и широкие кедровые доски, явно применяемые в образе лежанок под солнцем. Только неужели монахи загорают? Такого не было ещё ни в одном монастыре мира! Да и морские пляжи крайне редко видели какого-нибудь случайно забрёдшего монаха. Прижмуриваясь после пещерной темноты, европеец принялся оглядываться повнимательней, но ничего примечательного на скальном пятачке, куда они вылезли, не было, кроме уже упомянутых пляжных инструментов. Лишь впереди у обрыва сидел спиной к пришедшим ещё какой-то маленький человек. Поскольку монах вёл гостя именно сюда, оставалось только ждать — что же дальше?