Ликующий джинн
Шрифт:
– А что ему еще делать!
– Ты бы поиграл с ним.
– Перебьется.
– Славик пошел в свою комнату, а мама глядела ему вслед и качала головой. Сын вел себя не так, как всегда. В нем явно была заноза, но попробуй-ка дознаться у пятиклассника, какая!
Они вообще полны секретов, тайн, отвратительных открытий об учителях и родителях - вообще о хрупком мире взрослых, те только делают вид, что их мир прочен и надежен, а их поведение безупречно...
Сепаратисты, сказал как-то один из знакомых Стрельцовых про детей-школьников (начиная с пятого класса), - еще большие сепаратисты, чем националисты и религиозники! У них своя
Вечером Славик вышел в очередной раз попить воды и услышал в спальне громкий голос мамы - не для телефона, а для папы, это разные голоса:
– Что-то происходит, - говорила мама и Славик замер у дверей, остановленный этими словами.
– Что-то происходит, но что, я не знаю. Он сам не свой и все-все скрывает. Он научился скрывать! Но ведь я знаю, я чувствую, что что-то не так! Это, конечно, связано с Кукурбитой и с Кубиком! Другого ничего не может быть. Я говорила с Еленой Матвеевной, она тоже видит, что Славик не в себе. Ты как мужчина давно должен был найти с ним общий язык...
– Думаешь, я не пробовал? Он и от меня все скрывает. А я не следователь. Я тоже вижу: что-то происходит, но... Какая-то по-моему, началась заваруха...
– Эта проклятая работа совершенно не дает возможности заняться ребенком! Я чувствую, он уходит от меня все дальше, а я ничего не могу сделать!
– Ну, уход это естественный процесс...
– разводил философию папа.
– А потом мы обнаруживаем, что наш сын принимает наркотики или втянут в уличную банду! Как ты, отец, можешь так рассуждать?! Нет, нет, нужно немедленно принять какие-то меры!
– Какие меры? Против чего меры?
– Папа пытался, как всякий мужчина, мыслить последовательно и логично.
– Я же сказала, - неожиданно взвилась мама, - я не знаю! Но их нужно принять!
– Это очень интересно, - сказал папа, - предпринять, не знаю что ради неизвестно чего. Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю, что.
Но маму было уже не остановить.
– Если ты отказываешься делать для ребенка хоть что-то, это сделаю я! Нужно уехать!
– Куда?! Я не смогу, меня не отпустят. Или предложат уволиться.
– Я в этом не сомневалась, что ты ничего не можешь. Вот что: я забираю Славика и уезжаю.
– И тут прозвучало самое страшное: - Я оборву все его опасные связи!
Славик, стоя у двери, превратился в камень.
– Куда ты уедешь?!
– Хотя бы в ту же Егоровку! (Славик схватился за голову). Она хоть и недалеко, но это глушь, там тепло и зелено. Там эта балаболка Нинка. Там нет под рукой телефона, которого я уже боюсь как огня! Там не будет Кубика! Славик сможет подготовиться к экзаменам. И я еще помогу твоей маме с огородом. Будем с сыном выдергивать сорняки.
Это был приговор, Егоровка была тюрьма, где в основном выпалывают сорняки.
– А с работой как?
– Я возьму недельный отпуск за свой счет. За счет, между прочим, моего летнего отпуска. Речь идет о ребенке!
– Может, все-таки
– Вот и попробуй. Но я все уже решила.
– Славка будет против.
Да, Славик против. Он даже затоптался у двери в знак своего несогласия.
– Пусть!
– прозвучало последнее жестокое слово.
В этот день Славик решил, во-первых, что никогда-никогда не женится, а что от Егоровки ему не отвертеться, он понял еще раньше, зная мамину непреклонность. Но рёв получился сам собой, как только папа вошел в его комнату. Славик не стал скрывать, что слышал весь их разговор в спальне, и объявил, что ни в какую Егоровку не поедет, что лучше он выбросится с седьмого этажа, перестанет есть и пить, не будет больше учиться, уйдет из дому куда глаза глядят...
В общем, ничего интересного в этой вечерней беседе не было, главное, ничего нового для читателя, которого ведь тоже отрывали иной раз от каких-то горячих дел и зашвыривали в глухомань вроде Егоровки. Читатель тоже, может быть, устраивал рёвы, но могу сказать, они были бесполезной тратой слезной влаги: решения мам, "когда речь идет о ребенке", чаще всего бесповоротны.
В ушах Славика весь этот вечер звучали мамины слова: "оборву все его опасные связи". То есть: связь с Питей, с Кубиком, со Стасом... с шефом... даже со смешным Шандором с его всегдашней торопливостью и дотошным изучением русского языка. Вместо всех этих связей у него будет бабушка, сорняки на ее огороде, Нинка, Евдокимовна и ее куры.
Последний школьный день
Последний школьный день был, как и полагается, суматошный, полный пожеланий отдохнуть, "чтобы со свежими силами начать новый учебный год", наставлениями, как провести лето, просьбами "не забывать, что у них впереди еще целых пять школьных лет", напоминанием о том, что их ждут еще экзамены, напоминанием, звучащим, как угроза.
Ознаменовался он только одним памятным моментом. Елена Матвеевна, русачка, устало повторив все, что говорилось сегодня директором и учителями, все-таки съязвила. Наболело, должно быть, за год. Это было вроде выдоха:
– Как вы, наверное, заметили, я очень уважаю вашу самостоятельность, - сказала она, и треть класса повернула к ней головы.
– И даже уважаю ваш язык: взять хотя бы слова "прибамбасы" и "трендель".
– Еще треть подключилась к слушанию.
– Его нельзя не уважать, ибо это тоже творчество. Словотворчество, которое существовало в народе во все времена. Ведь каждое слово русского языка когда-то было произнесено или написано впервые - и может быть, вызвало чей-то гнев и отрицание. Ну, например, слово "отчуждение". Или "раскаяние"...
Здесь Елена Матвеевна замолчала и оглядела класс. Большинство его смотрело теперь на учительницу, класс понимал, что русачка откровенничает, что с нею случалось нечасто. Как-то она, тоже, видимо, откровенничая, высказалась по поводу известного трехбуквенного слова, которое кто-то написал на спинке парты:
– Не понимаю вашего обостренного интереса к этому слову. В человеческом теле есть сколько угодно частей, обозначенных тремя буквами: "ухо", "нос", "рот", "шея"... Ну вот и напишите, например, на стене крупными буквами слово "шея" и сходите с ума от восторга...