Ликвидация
Шрифт:
Они повернули с Дерибасовской направо, к оперному театру. Майор то и дело поднимал руку к фуражке, отвечая на приветствия младших по званию. А Гоцман думал о том, что уже забыл, когда в последний раз надевал форму. Висит себе спокойненько в кабинете, в шкафу, пересыпанная нафталином. Не такая у него работа, чтоб форму почем зря таскать…
— Ты решил отпустить Родю? — спросил Кречетов, провожая взглядом миловидную девушку в кокетливом летнем платье европейского покроя и фильдеперсовых чулках. Почувствовав, что на нее смотрят, она улыбнулась офицеру.
—
— Хотя бы слежку за ним установить… — покачал головой Кречетов.
— Виталий, здесь надо посмотреть за пол-Одессой, — устало проговорил Давид. — Где я возьму людей?.. А вот за эти пистолеты у меня в душе заноза. Пацаны с разных районов. И водящие у них разные… А пистолеты — как с одного лотка.
— Какие версии?
— Пока никаких.
Они остановились на углу, пропуская вывернувший из подворотни фургон с надписью «Рыба». Невдалеке виднелся театр, возле которого уже зажигались вечерние огни. Театр — одно из немногих в Одессе зданий, которое снабжалось электричеством бесперебойно, по специальному распоряжению обкома. Прочие тонули во тьме.
— В театр не пойдешь?
— Нет, — помотал усталой головой Гоцман и даже зажмурился от предвкушения. — Я лучше пару часов подушку придавлю. А повезет, так и на всю ночь залягу… Завтра опять карусель начнется.
— Завтра я с тобой, — быстро сказал Кречетов.
— За завтра — завтра поговорим… Бывай.
Они пожали друг другу руки. Тихо насвистывая, Кречетов направился ко входу в театр. За ним, на большом расстоянии, тоже рассеянно посвистывая, шел худой, стриженный наголо мальчик лет тринадцати, одетый в застиранную ковбойку и подпоясанные ремнем солдатские брюки.
Через десять минут Кречетов, выслушавший заверения администратора Шумяцкого в совершеннейшем почтении, сидел в гримерке Тони и, улыбаясь, вслушивался в звуки скандала, который певица устраивала костюмерше.
— Это поглажено?! Вот ЭТО — поглажено?! — рвалось в полуоткрытую дверь. — Взгляните на этот шов!!!
— Антонина Петровна! Со сцены ж никто не увидит…
— Я увижу!!! — взвился поставленный голос Тонечки. — Этого достаточно!!!
Она влетела в гримерку, переполняемая чувствами. И, как всегда в такие моменты, показалась Кречетову особенно красивой.
— Антонина Петровна, вы сегодня блистательно выглядите. — Он встал, щелкнул каблуками, склонился к ее руке.
Как в старой армии, подумалось Кречетову. Только до революции звания майора не было, его еще при Александре III отменили… Поймав себя на этой мысли, он сам себе подивился: сколько ненужных сведений скопилось в его голове!..
— Виталий, давай без пошлых комплиментов! — дрожащим от негодования голосом бросила Тоня. — Не нужны мне сейчас пошлые комплименты, ты понимаешь это или нет?! И потом, почему ты здесь сидишь? Мне нужно переодеваться!..
—
— Ах так!.. А ну пошел вон!
Кречетов сильно схватил ее за запястья, притянул к себе, властно заглянул в глаза:
— Со мной. Не надо. Так. Разговаривать…
Через несколько секунд Тонечка сдалась. Капризно надула губки:
— Извини… но… но я же должна настроиться.
— Это ты меня извини, — усмехнулся Кречетов. — Настраивайся. А я пойду.
Он поцеловал ее, подхватил с гримерного столика фуражку и вышел.
— Что вы там копаетесь?!! Я сказала, один шов, а не все платье!!! — догнал его уже в фойе свежий голос Тонечки.
Глава двенадцатая
Двор, в котором жил Давид Гоцман, видел на своем веку всякое. Но такие вещи приключались здесь нечасто. А потому многочисленные обитатели двора высыпали из своих коммунальных обителей и с приличествующими моменту разговорами созерцали, как двое потных грузчиков волокут вверх по лестнице галереи пианино. Сзади их страховал гордый до слез Эммик с объемистым узлом на плече. Его вишневые глаза сияли от счастья.
— Эммик, это шо? — поинтересовалась тетя Песя, наблюдая за тем, как грузчики, пыхтя, вволакивают инструмент на площадку.
— Это наше, мама, — гордо улыбнулся сын. — Будет у комнате стоять.
— Ой, вей! Так это ж дорогая вещь…
— Начинаем жить, мама!
Тетя Песя аккуратно постучала ближайшего к ней грузчика по мокрой спине:
— Смотрите глазами! Вы ж его так пошкрябаете!
— Шо вы кудахчете, мадам? — прохрипел грузчик. — Та шо мы, в первый раз?
— Ставь его щас же! — приказала тетя Песя. — Дай проход!
Она с трудом протиснулась между пианино и перилами галереи, на ходу любовно погладив полированный бок инструмента, и деловито пощупала узел на плече Эммика. Понизив голос, шепнула:
— И где ты это взял? Ты шо, не мог принести ночью? Давид Маркович здесь…
— Успокойтесь, мама! — счастливо всхлипнул Эммик. — Это Циля дает за собой приданое!
— ШО?!
Только тут тетя Песя заметила спокойно стоящую у подножия лестницы мадам лет тридцати, почти не уступающую ей в объемах и жизненном опыте. На ее решительном лице было ясно написано, что она — Циля и пришла надолго.
Клокоча от ненависти, тетя Песя выхватила узел из рук сына и запустила им в пришелицу. Попала. Даже не покачнувшись, Циля невозмутимо подняла узел из пыли и отряхнула. Такая наглость вывела тетю Песю из себя настолько, что она перешла к решительным боевым действиям — кряхтя, сбежала вниз и неслабо толкнула Цилю в плечо:
— Иди отсюда, шаромыжница!
— Не трожьте ее, мама! — со слезами в голосе воскликнул Эммик. — Это моя жена!
— Какая здесь тебе жена?! Здесь твоя мама!!! — правильно расставила приоритеты тетя Песя и снова повернулась к новоявленной невестке: — Иди отсюда и пианину свою забери, шоб я не видела!..