Ликвидация
Шрифт:
Над столом начальника всепонимающе смотрел из рамки товарищ Сталин в мундире генералиссимуса. В окно рвался птичий щебет. В графине - теплая, желтоватая от стекла водичка… Жара. Гоцман вздохнул, меряя шагами кабинет.
– Нет, операцию по Сеньке Шалому задумал ты казисто, не скажу дурного.
– Полковник милиции Андрей Остапович Омельянчук, седоусый и крупный, похожий на Тараса Бульбу, отбросил папку в сторону и уставился на Гоцмана.
– И балагула подставной - цикавая идея… Но зачем?! Зачем ты сам туда залез? Для
– Сенька - залетный, - спокойно произнес Гоцман.
– Всего месяц в городе. К тому же ночь…
– Согласен, - кивнул Омельянчук.
– А если б кто признал из проходящих? Окликнул: здрасте, Давид Маркович, шо свеженького в уголовном кодексе? Тогда как?!
– Я ж повторяю - ночь…
– Обратно согласен! А к чему один попер на пять стволов?! Там народ с душком, очки не носит. К чему один?! Ты шо, броненосец?!
Гоцман снова вздохнул:
– Та если б я тех пацанов не взял на бздо, они бы начали шмалять, Андрей Остапыч… Сколько бы пальбы вышло - волос стынет. А там ребенок скрипку пилит, мамаша от ужаса умирает на минутку…
Омельянчук раздраженно нашарил на столе очередную папку, дернул за тесемки так, что они порвались. Посмотрел на Гоцмана, мерившего шагами кабинет.
– Та шо ты мечешься, как скипидарный?!
– Доктор сказал ходить, - пожал плечами Гоцман.
– Вот и ходю. Полезно для здоровья.
– Ну раз сказал, ходи…
Оба умолкли. Раздражение повисло в воздухе, мешало двигаться. Омельянчук остервенело лупанул кулаком по дыроколу, но тот только жалобно чвакнул, пытаясь пробить толстую стопку листов. «От же ж зараза», - с сердцах сказал про себя Омельянчук.
– Ну хорошо… - наконец хмуро произнес он после паузы.
– А Фима был к чему?
– Ты шо опять за Фиму, Андрей Остапыч?
– выдохнул Гоцман.
– А то, - зло оскалился начальник УГРО.
– В честь чего вор-щипач экстра-класса гуляет с вами до секретной операции, а?!
– Андрей Остапыч!…
– Нет, в честь чего?!
Омельянчук снова шарахнул по дыроколу.
– Ты дырку сделаешь в столе, - заметил Гоцман.- Шесть лет как Фима завязал, и вам за то известно.
Дырокол полетел в сторону. Омельянчук выскочил из-за стола.
– Да, он герой подполья - это я знаю! И в катакомбах газом травленный - за то не спорю! Но вся Одесса знает Фиму Полужида за щипача! Он же из желудка гаманец сработает на раз! И то, шо он - твой друг! Ты шо?… - Голос начальника внезапно стал испуганным.
– Шо, опять?!
Гоцман набрал полные легкие воздуха, глаза его расширились, лицо побелело. Омельянчук схватился за графин, плеснул в стакан воды, но Гоцман отрицательно помотал головой, тыча пальцем в сердце, - не волнуйся, мол, так надо.
С шумом выдохнул воздух, снова порозовел. Объяснил испуганному начальнику:
–
– А-а… - с облегчением кивнул Омельянчук и сам жадно выпил воду.
В это время в другом кабинете того же здания изнывающий от жары капитан Леха Якименко сидел за таким же, как у Омельянчука, письменным столом и корябал что-то ручкой в протоколе. Чернила в чернильнице заканчивались, и Якименко поминутно, еле слышно чертыхаясь себе под нос, скреб пером по высыхающему дну. Чертыхался он еще и потому, что рядом с угрюмо сидевшим перед ним Сенькой Шалым мухой вился развязный Фима Полужид.
– Та не гони мне, Сеня, не гони, - интимно нашептывал Фима Сене.
– Тут уголовный розыск, а не баня, нема ни голых, ни дурных. В квартире у покойной женщины, мадам Коцюбы, битком шкафов. Следи за мыслью, Сеня… Там есть шкафы, у шкафов - дверцы. А по тем дверцам - отпечатки. Твои, Семен! Ты догоняешь или повторить?
– Да не был я на той квартире, - угрюмо повторил Шалый.
– Там отпечатки, Сеня, отпечатки… Как клопы, по всем шкафам!
– Да я на стреме стоял, - вяло произнес Сенька.
– А шкафов не трогал…
– Во, молодец, - одобрил Фима, - на стреме… Это уже веселее.
Он кинул короткий взгляд на Якименко - мол, фиксируй. Капитан раздраженно ткнул пером в чернильницу.
– А кто стрелял?
– продолжал плести свои сети Фима.
– Не знаю, - пожал плечами Сенька.
– Или Кривой, или Дутый… не знаю. Там не могло быть моих отпечатков!
– Верю!
– быстро воскликнул Фима.
– Вот теперь - верю!
Сенька перевел растерянный взгляд с Фимы на Якименко:
– Так шо он мне тут расписывал?
Якименко без всякой симпатии взглянул на Фиму, но тут же соврал с простодушным выражением лица:
– Фима ошибся. То было не с мадам Коцюбой, а у Якова Бедовера.
– Во!
– шлепнул ладонью по коленке Фима.
– Вспомним за Якова Бедовера!
– Где прятали награбленное?
– встрял, насупившись для полноты момента, Якименко.
Затравленный взгляд Сеньки Шалого заметался по комнате.
– Награбленное?
– наконец выдавил он из себя.
– Нет, заработанное честным трудом!
– рявкнул Фима.
– Хватит Клару Целкин строить!
– Не знаю я ничего!
– взвыл Сенька.
– Вы других спрашивайте! Я не знаю!…
С полминуты Фима и Якименко молча смотрели, как Шалый, оскалив щербатый рот, дергая головой и вращая глазами, сползает со стула на пол и бьется, стараясь, впрочем, не травмировать раненую ногу. Наконец Фима взял его за шиворот.
– Сеня!
– душевно произнес он.
– Друг!… Не дай бог, конечно… Шо ты мне истерику тут мастыришь? Ты посмотри вокруг и трезво содрогнись! Ты вже ж с себе наговорил с вышку. Теперь тяни на снисхождение пролетарского суда. Мудрое, но несговорчивое.