Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера

Шерстобитов Алексей

Через 2–3 дня после нашего знакомства я перестал задавать ему вопросы или пытаться помочь. На всё он отвечал одинаковым движением руки, говорящим: «Оставьте меня, пожалуйста». Ложась спать, он не раздевался, а вставая, не пытался потянуться, мимика его была нулевой, а глаза с мертвенно-прозрачными серыми зрачками совершенно не шевелились, производя впечатление просто стекла — стекла, на котором не оставался даже пар от собственного дыхания, и дыхания тоже не было слышно.

Он казался много старше меня и, сидя рядом, тяжестью своего иссохшего тела даже не примял матрац. Я пытался собрать воедино всё им сказанное, но любая мысль разбивалась о постоянно повторяющуюся фразу: «Какое счастье, что мы оказались в одной камере, мы

всё устроим очень быстро». Ещё полчаса, и моё терпение начало заканчиваться, я готов был поддержать его, мог постараться успокоить, в конце концов, просто оборвать, но он был невменяем и видел точную цель, средством достижения которой определил именно меня: «Вы же тот самый, тот самый “Солдат", вам же ничего не стоит, а мне будет легче». Кажется, смысл его желания становился понятным, но вся тяжесть моего положения только начала до меня доходить. Алексей (оказывается, мы были тёзками, и разница в годах была не более пяти лет, хотя он выглядел стариком) продолжил: «Вы же профессионал… Помогите мне уйти из жизни!». При этих словах, которых я в жизни никогда не слышал и которых никогда не предполагал услышать, скорее, мог подумать о ситуации образной, я наконец понял, что попал в положение, грозящее стать не просто нонсенсом, а печальной бедой, и не только для него.

О нём я уже слышал, он бывший директор огромного завода, выпускающего запасные части то ли для Камаза, то ли для МАЗа, причём производство было монопольным. Его обвиняли в организации убийства мэра города, но был ли он на такое способен? По крайней мере, в том состоянии, до которого он то ли дошёл сам, то ли был доведён, явно нет.

В любом случае, спать мне больше было нельзя — Алексей, поняв, что помощи не дождётся, мог предпринять что-то сам, и сюда меня посадили тоже явно не случайно, то есть пока помощи ждать не от кого. Ясно одно, покончить с собой я ему не дам, и не только оттого, что это повесят на меня (с моими-то статьями!), а просто потому, что обязан помочь. Возможно, пройдя такое жуткое испытание, человек все же сможет восстановиться до нормального состояния, хотя, судя по применяемым в наших учреждениях мерам, прежним он никогда не станет.

Наутро я предупредил врача через ДПНСИ смены о состоянии Алексея, но должного внимания в виде ожидаемой реакции не увидел и продолжал спать урывками, чуть ли не стоя, вспоминая свою военную молодость и не менее насыщенную последующую жизнь.

Так продолжалось ещё три дня, после чего я покинул эту камеру, вспоминая с жутью последние четверо суток, сопровождавшиеся не только вышеописанным, но и постоянными взглядами с мольбой о помощи, оказать которую я был не в состоянии. Не знаю, какой стала его дальнейшая судьба, но, как мне кажется, разум этого человека сам поставит жирную точку если не в физическом существовании, то в душевном точно.

Это лишь единичный пример воздействия на психику. Кроме того, учитываются и изучаемые характеры, и психологические портреты, и предъявляемые статьи, и поведение, и предпочтения, а также то, что создаёт дискомфорт и неприязнь. Умело компонуя состав в камере и инициируя возможность столкновения, делается попытка создания необходимой атмосферы. Конечно, многое предсказать невозможно, арестанты тоже многое понимают и, основываясь на пресловутой солидарности и приобретённом опыте, пытаются если не сопротивляться, то, по возможности, терпеть или не обращать внимания.

Атмосфера, разная по своей заряженности, живёт в каждом из сокамерников и создаёт переживания, накладывающие свой разъедающий отпечаток на тщательно выстраиваемую защиту человека, главной задачей которого является всё же суд и подготовка своей позиции на нём перед обвинением.

Даже если предположить, что состав в камере подобрался удачно и устраивает всех участников (а такое не просто бывает, но может устраиваться специально, дабы не выработалась привычка по прохождению разного для каждого из них

промежутка времени), из-за накала страстей, внутренних и внешних, толерантность даёт трещину. Высвеченные недостатки, мелкие, не мешающие жизни, начинают нервировать и заслоняют всё положительное. Далее всё зависит от совпадений и умения адаптироваться, в принципе, к статичной, но бурлящей из-за цепляющихся друг за друга нервами разных людей обстановке.

Вот один из примеров размягчения и резкого укола в ослабленную броню сознания, когда во время очередного выезда на следственный эксперимент, после двухчасовой работы над протоколами прежних, зафиксированных на видео показаний, мне сообщили, что, возможно, получится получасовое общение с супругой и ребёнком, разумеется, в присутствии сотрудников. Такой подарок, судьбы фейерверком отражается на серой и тяжёлой полосе жизни в заключения. Реакция на сообщение была бурная, хотя и скрытая, выражалась мурашками и приливом крови к голове, наверняка, с покраснением щёк и неисчезающей с уст улыбкой.

Появление «смысла жизни» не замедлило себя выдать, полчаса пролетели одним вздохом, и до вечера обещались быть приятным выдохом с послевкусием надежды. Но лишь помещение приняло прежнее предназначение, как мне было предложено ознакомиться с и неким документом. Наивная простота, в виде вашего покорного слуги, с блеском перенесённой радости в глазах, и не ожидала того, что предстояло прочесть.

Суть содержания бумаги заключалась в выводе проведенной экспертизы, где сравнение с нарезками на пуле и прохождения ею канала ствола найденного у меня, с имеющимися в гильзотеке, показало, что это оружие принимало участие в одном из покушений на Костю «Могилу» — питерского «авторитета», при котором он погиб. Пули, выпущенные из него, не были решающими, я же не имел понятия ни о той ситуации, ни о попадании в мои руки этого оружия.

Бешенным темпом перестраивая своё сознание, и поисках ответа (а ответ требовался незамедлительно) судорожно пробиваясь сконцентрированным сгустком спонтанно снующих мыслей между только что обретёнными и бережно лелеемыми положительными эмоциями, отбиваясь от сыплющихся и отвлекающе-расшатывающих вопросов одновременно со стороны нескольких человек из следственной бригады, дабы сбить и не дать собраться с мыслями, я всё же дошёл до этого ответа, отталкиваясь от островков промежуточных выводов в анализе сложившийся обстановки.

Было совершенно очевидно отсутствие моего участия в этом покушении, причём и для следователей тоже. Таких стволов я не приобретал, не находил и не использовал. Ограниченность временных рамок 2003-м годом, когда я уже давно закончил свою «карьеру», в которой использовал подобные средства, вообще ввели меня в состояние ступора, но постепенно ответ приходил проявляющимися очертаниями сквозь туман. Но вот беда — двойственность ответа заставляла делать выбор. Хотя моральную позицию облегчало чёткое понимание недоделанной «подставы». Тогда мне были переданы два автомата и одна СВД, с просьбой отстрелять и поправить, если необходимо, прицелы. Почему-то в тот момент я не обратил внимания на то, что в принципе, это не столь сложная задача, чтобы её не смог выполнить другой.

Сделав полагающееся и вернув обратно винтовку и один АК, второй мне позволили оставить до времени у себя. Я сделал это с радостью, так как подобного оружия мне, на тот период, не хватало. Нет-нет, я не собирался продолжать законченный путь, но своя безопасность требовала большего выбора в разнообразии оружия. С моими перипетиями в жизни удара можно было ждать откуда угодно, и я ждал, внимательно и постоянно просвечивая окружающую обстановку.

Через месяц после того последовали аресты в Испании, и я забыл об оставленной у меня смертельной игрушке. Пока же сидел в кабинете следователя, вся цепочка в голове сложилась воедино и выглядела обычной «подставой», смысл которой остался для меня, как и для всех остальных, неведомым.