Лилея
Шрифт:
– Да. Только лучше бы я этого не делала. Больше всего сейчас хотела б я ее забыть, забыть совсем!
– Не лучше, ты и сама знаешь. Сия утрата - только твоя. Сия боль принадлежит только тебе, маленькая Нелли, и никому ты ее не отдашь.
– Хорошее утешение, нечего сказать.
– Так разве ж я тебя утешаю? Утешают слабых, а ты - сильная, несокрушимо сильная.
– Отец Модест бережно разжал ее пальцы и высвободил руку мальчика. Только тут Нелли увидала, что ладошка брата совершенно побагровела. Заметивши ее испугу, Роман небрежно повел плечом и крестьянским жестом засунул кулаки в карманы крестьянского своего платья.
Капитан
– Вон чего буревестник-то вытворяет, - заметил он, указав рукою с зажатою носогрейкой на какую-то крупную птицу, носящуюся низко над водою.
– Хоть трубку покуда выкурю, после не до того будет.
Прочие на «Розе Бреста» тоже не нюхали табак, но курили его, на англицкий лад. Говорят и в России впрочем, в пору голландских мод, курильщиков водилось немало. Сейчас, благодарение Богу, повывелись. Все ж диковато было наблюдать, как несколько человек разом глотают отвратительный дым. Спасаясь скорей от него, нежели от грозящей бури, Нелли последовала обязательному приглашению.
Угол грязного сырого трюма, отделенный дырявым куском старого паруса, едва ль можно было столь торжественно именовать каютой. Не было даже оконца - только железный фонарь с вонючей ворванью, качающийся так, что тени скакали как пьяные.
– И, здесь места только для вас обеих и мальчика, - усмехнулся отец Модест, устанавливая ковчежец у внутренней переборки.
– Не считая, понятное дело, короля. Мнится мне, впрочем, что последний раз покидал он Францию не с большими удобствами. Кораблестроенье в те времена было еще в самом младенческом своем состоянии. А сия «Роза» в лучшем случае лишь возомнившая о себе маргаритка. По сути это большой бот. Так что пойду лучше помогу брасопить, тут каждая пара рук не лишняя. Нет, Роман, вот тебе лучше остаться с сестрою, кто ж о ней позаботится если случится сильный шторм?
– Брасопить, - Нелли нашла в себе силы улыбнуться.
– Где ж Вы, отче, научились сему делу, в Алтайских ли горах, а нето в Гобийской пустыне?
– Не сыпь мне соль на раны, маленькая Нелли, - рассмеялся отец Модест.
– Я до двадцати пяти годов не видал живого моря. Хуже, я не видал даже судоходной реки. Между тем книги о странствиях морских читал с ребячества дюжинами. Быть может именно по упомянутой причине. Человек стремится обладать далеким. Однако ж после походить под парусами мне сколько-то довелось, и брасопить я умею.
Нет, ничего, жить вполне можно. Вот только все кажется, что свекор, стоит только окликнуть, спустится к ней по сей лесенке, что стоит только обернуться по сторонам - увидишь Парашу. Невозможно поверить, что сие не так.
– В этих кусках парусины можно спать, - Катя коснулась ее руки.
– Вот, крепятся они на крючья. Только качаешься, словно дитя в люльке.
Качки, впрочем, хватало и без того и становилось все больше.
– Тот мальчик… в лагере был. Он лучше меня на шесте скачет, - произнес вдруг Роман, невольно поворачивая лицо на восток.
Нелли с Катей переглянулись. Независимо от того, верны ль были предположения сестры, в стане шуанов при Романе была только Левелес Кервран. Сказать ли правду? Нет, нельзя. Почему нельзя непонятно, но нельзя никак.
– Стало быть, он тебя половчей будет, - с улыбкою сказала Катя, примериваясь между тем, как наладить гамаки.
– Да нет,
– Кабы морской болезни с кем из нас не прикинулось, - озаботилась Катя.
– Гадкая штука, люди сказывают.
– А, это когда тошнит от качки. Со мною пока наверное нету.
Больше того, нешуточное колыханье суденышка словно бы успокаивало Нелли. Прилегши в неудобную парусиновую зыбку, она, противу собственного ожиданья, смежила веки.
В отличье от нынешнего их пути, король отдыхал в шатре, расставленном на палубе. Более суток рыцари томились на недвижимом корабле, наблюдая в слезной близости родной берег, уже оставленный навеки. Стоял полный штиль. Это было через день после праздника Святого Петра, первого числа июля. Парус установили только второго, корабль взял курс на Сардинию, где должен был собраться весь крестоносный флот. Спустя одиннадцать дней корабли стеклись в бухте Каглиари. Прибыли граф Пуатье и король Наварры, граф Фландрии и герцог Бретани. Король держал с ними совет, не сходя с корабля. Было решено идти на Тунис.
Словно в насмешку над тем, что крестоносцы только что жаловались на безветрие, в пути поднялась великая буря. Шитый лилеями шатер пришлось снять. Людовик медлил спуститься в трюм, не в силах оторвать взора от чарующе ужасной картины разгула стихии. Водяные горы росли на глазах, достигая за мгновения высоты столетних дубов, водяные бездны разверзались за бортом. Многогласый крик ужаса вырвался у мореплавателей, когда чудовищная пляска гор с безднами породила исполинскую воронку, по завихрившимся стенам коей корабль устремился в глубины. Гибель представлялась неотвратимой. Но еще одно перемещенье вод - и дно воронки поднялось - вместе с кораблем. Сколько длились сии мгновения? Корабельного мальчишку сорвало волною с мачтовой площадки - нещасный не успел даже крикнуть. Но вот волненье улеглось, оставивши судно с треснувшей мачтою, с разбитым планширом, со спутаными в колтун снастями. Только тогда юный принц Филипп вновь принялся уговаривать отца спуститься в нутро корабля.
«Воистину, смертный страх - лучшее лекарство от скорбей разлуки», - промолвил король.
Ветер успел высушить намокшие волосы крестоносцев: соль блестела на них, словно седина.
Однако ж ни один корабль не пошел ко дну, плаванье вскоре продолжилось.
Две недели спустя трепещущий Тунис наблюдал за приближеньем христианского флота. Войска агарян бежали в смятении. В безлюдной гавани качались, бесполезные, словно выеденные ореховые скорлупки, два брошенных корабля. Войско высадилось без урона. В первую ночь спали там же, где высадились, но место было слишком открытым. С утра крестоносцы начали перемещать лагерь на равнину, к необитаемым стенам старой крепости.
Крепость-невеличка стояла на развалинах Карфагена, страшного и проклятого града языческого. Она и звалась теперь Карфагеном, хотя и не была им. Первые недели дамы страшились ночевать в ее стенах, после привыкли. Что поделать, коли это единственные стены, которые можно предоставить здесь дамам: на мужчин места попросту не хватило.
– Совсем как у нас, в домишке рыбака, - пробормотала Нелли, пробуждаясь.
– Вот оно что, теперь все и срослось. Там, в проклятом Карфагене, король заболел, там умерли его брат граф Артуа и любимый сын Жан-Тристан, рожденный в Святой земле. Теперь мне нечего больше ждать, круг замкнулся.