Лилея

Чудинова Елена Петровна

–  О чем ты шепчешь?
– Катя склонилась перед нею в свете фонаря.

–  Да все о том же. Я чего, спала?

–  И умудрилась бурю проспать! Ох и болтало! Ужо пооборвало у нашей «Розы» лепестков.

–  А мачта не треснула?
– Нелли рассмеялась.

–  Слава Богу, цела. Ты с чего спрашиваешь про мачту?

–  Так, спросонок, - Нелли оглянулась в поисках Романа, но прежде, чем успела обнаружить его отсутствие в трюме, мальчик спрыгнул из раздраенного люка на лесенку.

–  Буря-то нас отнесла немного, - заявил он с видом озабоченности.
–

Чуть позднее в Дувр входим. Однако ж он виден. Лена, хочешь поглядеть? Вообще ничего тут интересного и нету, одне песчаные отмели!

–  Команде, я чаю, отдых надобен, - сказала Нелли отцу Модесту, поднявшись на палубу.
– День проживем мы в гостинице или боле?

Священник казался озадачен.

–  Стоять мы будем, по словам капитана Кергарека, сутки. Но не думаю, честно сказать, что мне стоит ночевать на постоялом дворе, маленькая Нелли. Право, святым мощам покойнее на корабле. А уж я буду при них. Но уж тебе и Катерине нет надобности отказывать себе в удовольствии ступить на берег страны, живущей по внятным законам человеческого общежития. Здесь некого бояться, сие приятно, хотя бы из разнообразия. К тому ж ты, поди, захочешь сделать какие-нибудь покупки, необходимые для дальнейшего пути.

–  Ох, вот уж кунштюк!
– Нелли засмеялась уже по-настоящему весело.
– У меня ж денег ни медного гроша! Были банковские письма, так те санкюлоты в тюрьме отобрали! Я последние месяцы о деньгах ни разу не вспомнила.

–  Хорошо живешь, дитя. Не тревожься и теперь, я тебе выправлю бумагу для банков, коими пользуется наш орден. Экая, глянь, красивая, яхта!

На море уж делалось тесно от кораблей, совсем как от людей на улице. А до пристани еще оставалось меж тем изрядно. Нелли даже не поняла, о каком судне толкует отец Модест. Меж тем оное священника, казалось, изрядно заинтересовало.

В отличье от французских городков с разноцветно штукатуренными их домами, Дувр оказался настоящим краснокирпичным царством. Нелли вспомнила, что в туманных краях штукатурка быстро сходит. Светлая черепица крыш и обильные штоковые розы по стенам изрядно скрашивали мрачность домов. Но краше всего показались Нелли обыденные лица англичан. Девушки, хорошенькие как одна, все с одинаковым очаровательным пунцово-хладным цветом ланит, казались беспечны и веселы, юноши самодовольны и щеголеваты, матери семейств спокойно-озабочены. Так бы и глядела часами из окошка тесного нумера на улицу!

–  Кого выглядываешь?
– Катя принялась разбавлять из фаянсового кувшина принесенный служанкою кипяток.

–  Просто так. И не понимают вить, сколь щасливы.

–  Щастье всегда таково, его видишь издалёка. Сразу человек понимает лишь горе да муку.

Нечто в голосе подруги встревожило Елену, и она пригляделась к той пристальнее. И сей взгляд ее встревожил. Под черными глазами Кати легли тени, и глаза и волоса, казалось, утратили всегдашний живой блеск свой, лицо осунулось и подурнело.

–  Эй, Катька! Ты не больна часом?

–  Больна не один час, но при том вполне здорова. Иди лучше, оболью покуда вода горяча. Мыло лавандовое,

что в лавке брали, должно быть хорошее. Я вообще слыхала, что у здешних мыловары отменные.

–  Слушай, ты мне тень на плетень-то не наводи, - Нелли тем не менее подставила голову под щедрый горячий ливень - не без наслаждения.
– Чего с тобою делается?

–  Да ничего со мной такого. Да не брызгайся ты, как кутенок, вишь, лужа на полу!
– Катя принялась заворачивать рукава повыше. Чуть ниже локтя на округлой ее руке зиял свежий ожог, еле затянувшийся коростою.

–  Обо что это ты так?

–  О головешку из костра. Неделю назад.

Нелли решительно набросила на волосы чистую простыню.

–  Ерунду ты какую-то говоришь, не пойму зачем. Головешкою в таком месте надо слишком уж умудриться обжечься.

–  Эка мудрость, вынула за остывший край да ткнула.

–  Ты чего, сама себя обожгла? Катька?!

–  Ну, сама, - Катя принялась сердито намыливать собственные локоны.

–  С каких пирогов? Ты лучше сразу говори, я вить не отстану.

–  Хорошее средство. Некоторые и монахи оным, я слыхала, не брезгуют на крайний случай. Ежели мысль-то воспарит в мечтаньях куда не надо, самое лучшее лекарство. Как глаза на лоб от боли полезут, мигом забудешь про зряшное.

–  Вот оно что.
– Нелли простояла сколько-то времени молча, наблюдая, как кудрявые волоса подруги, намокая, делаются прямыми. Затем воротилась к окну, отдавая дань новой своей привычке - по десять раз убеждаться, что Роман никуда не делся. Быть может, в России, дома, сие потихоньку пройдет. Через улицу, в окне маленькой кофейни видно было, что мальчик продолжает лакомиться сладким вареным тестом под названьем пуддинг. Только после она вновь подошла к подруге.
– Значит не прошло у тебя… С Иеремией?

–  Дитя ты малое, - Катя в свой черед укуталась в мягкое небеленое полотно.
– Страсть все одно, что сорняк - крепко в сердце врастает, цепко держит. Ничего нету под луной необоримей любовной страсти.

–  Но вить ты не поддашься?
– спросила Нелли почти шепотом.

–  Скорей горло себе перережу!
– жестко ответила цыганка.
– Слишком большие вещи на кону, нельзя проиграть.

–  Нет, знаешь, не затем мы живы воротились от санкюлотов, чтоб ты сама себе горло резала. Дитя я иль нет, а я тебе вот что скажу, Катька. Ты сама сорняк сей поливаешь. Раньше по-другому нельзя было, иных печалей хватало, а теперь надобно с этим кончать.

–  И как же мне прикажешь сие сладить?
– Катя со злостью сушила волоса, нещадно их теребя.
– Что-то я в толк не возьму.

–  Не зря народ говорит - с глаз долой, из сердца вон, - ответила Нелли твердо.
– Расставаться пора.

–  Выходит тогда - и с тобою тоже.

–  Выходит, Катька.

–  Слушай, не могу я так, - теперь цыганка взволнованно ходила по не слишком просторной горнице.
– С отцом ты только-только рассталась, а уж без Парашки теперь будешь - ровно пустой рукав. Не могу я тебя нынче бросить. Хоть до датчан провожу, а то до Питера.