Липовый чай (Повести и рассказы)
Шрифт:
Лика подошла к нему, спросила:
— Ничего?
— Ничего… — сказал парень и отвернулся.
— Вода есть? — спросила она у мужиков.
Вода была, полбидона. Она поднесла парню:
— Пей…
Он благодарно кивнул и выпил почти все.
— Уйди с припека, — сказала Лика. — В тени ляг.
Парень переполз под куст и затих.
Мужики достали еду, пригласили Лику обедать.
— А ему? — спросила Лика, кивнув на куст.
— Ему не до этого, — ответили мужики. — Не пойдет ему еда.
Поели и тоже улеглись. Петя и Лика отошли подальше,
Часа через два мужики заворочались, проснулись, неторопливо покалякали о том, о сем. Потом один поднялся, пощупал сено. День был жаркий, и скошенная трава, выродившаяся и тощая, уже высохла. Мужик для верности пощупал в другом месте, сказал:
— Готово вроде.
Подошел другой, помял побледневшие стебли, определил:
— Готово.
Вернулись к опушке, закурили.
— Значит, сгребать пора.
— Выходит, пора.
Парень по-прежнему лежал под кустом, но было видно, что тоже проснулся. В круг разговора его, естественно, не принимали, мужики говорили между собой. Но и мужики, и парень знали, что все, что говорится, адресовано ему, парню. Когда сказали, что пора сгребать, парень встал, взял прислоненные к осине легкие грабли, и, не взглянув на мужиков, будто их тут и не было, принялся за работу.
Поначалу деревянные грабли втыкались у него в землю, парень не знал этого дела. Лика подумала, что с косой у него было еще хуже. Но парень скоро приловчился, убрал ненужную силу, и уже помахивал граблями играючи. Похоже, работа ему даже нравилась, лицо утратило напряжение, и он теперь на самом деле забыл про мужиков, соорудил посреди поляны стожок, хотя сена было мало и его следовало просто сгрести в копну. Но парень, видимо, решил, что сену положена определенная форма, хотя бы затем, чтобы по конусу верха стекал дождь.
Отбытие повинности кончилось. Мужики повеселели, оживились и подошли к стожку. Парень все еще делал вид, что не замечает их, и смотрел в сторону.
Мужики остановились, закурили по новой, рассматривали парня вполне доброжелательно. Парень это сразу ощутил, повернулся к ним лицом, но еще не смотрел прямо.
— Как звать-то? — спросил один мужик.
— Петька, — ответил парень.
— Гляди-ко! — удивился Петя. — Выходит, тезка.
Тезка быстро взглянул на Петю и вроде хотел улыбнуться ему, будто одинаковое имя роднило их и каким-то образом объединяло. Но, видать, подумал, что улыбаться, может быть, и рановато, и опять стал смотреть мимо.
— Рубаху надень, — сказал Петя.
Тезка послушно пошел за рубахой.
— Как сенцо-то, соленое? — спросили мужики.
Парень не ответил. Чего тут отвечать.
— Ну, ладно, — сказали мужики. — Считай, что зачет ты нам сдал. Да, дела… Так вроде бы и парень ничего, силенкой бог не обидел.
Глаза у парня прояснились, и он решился, наконец, взглянуть на мужиков. Те смотрели без подвоха, вполне открыто. «Ничего себе морды», — подумал парень и ощутил к «мордам» что-то вроде симпатии.
— Прогулял работу-то? — спросили его.
— Мне в ночь, — ответил парень.
— Где робишь?
— В шахте.
—
— Либо по домам, мужики? — сказал Петя. — Твой мотоцикл, тезка, вон за тем бугром.
— Либо и правда, пора, — сказали, докуривая, мужики. — Весь день проваландались.
— Эко, один раз на рыбалку не пошли, — сказал Петя.
Но мужики не больно и огорчились, что проваландались. Собрали свои шмотки и неторопливо зашагали к тропе. А проходя мимо свежего стожка, бросили окурки в сено.
Только Петя, показалось Лике, бросил мимо.
Парень сначала ничего не понял. И даже когда увидел дым, тоже ничего не понял, а смотрел в спины удаляющимся мужикам, ожидая, что они вернутся и от этого никакого дыма не будет. Но они уходили, а сено горело, горел его непривычный, соленый труд, от которого под конец даже пришло удовольствие. Да если бы и не было удовольствия, все равно это был его труд, ценность, им созданная, и чтобы эта ценность вдруг уничтожилась, было так же несправедливо, как если бы стал уничтожаться он сам.
Парень кинулся к сену, топтал чернеющие места, но бесцветный огонь, как язва, въедался глубже. Парень содрал с себя рубаху, стегал ею сочащиеся дымом боковины стожка, но занималось с другой стороны, и он, бегая вокруг, не успевал угнаться за всеми огнями, И поняв, что не осилит, схватил верхушку стожка, чтобы хоть клок кинуть в сторону, но из середины вырвалось пламя, и он разжал руки. Жар огня оттолкнул его на шаг, на другой, попятил к кусту, под которым он недавно спал. Там парень сел, потом лег ничком на землю.
Мужики ушли, а Петя вернулся, чтобы, как он сказал, не допустить пала.
Он видел лежащего вниз лицом парня, но подошел к нему не сразу, а сначала проверил, не взялся ли огонь за траву и прошлогодний палый лист, притоптал кое-где. Лике казалось, что он ищет себе дело, чтобы не смотреть на парня, что на душе у него нехорошо, нечисто, хотя он вполне добровольно принимал во всем участие. Спина его непривычно сутулилась, розовые волосы поникли, он выглядел маленьким и виноватым.
Он сел рядом с парнем и посидел молча. А когда парень чуть шевельнулся, проговорил:
— Давай домой, тезка… Давай домой, сынок.
Парень не отозвался.
— Зря это мы, конечно, — сказал Петя.
Вздохнул и сказал еще:
— Ты, значит, прости, тезка.
Посидел еще, но больше не говорил. Потому что говорить было нечего. Потом встал и пошел к землянке.
И не вышел, когда Лика позвала его ужинать.
На следующее утро Лика снова отправилась в лесничество. И удивилась, найдя всегда запертую дверь с надписью «Лесничий» приоткрытой. А войдя, удивилась еще больше, обнаружив за столом молодого человека, должно быть, недавнего студента, круглолицего и полноватого. Впрочем, в лице его было что-то и не очень молодое, даже старое, даже совсем дряблое. Ощущение это исходило, скорее всего, от тусклых, сонных глаз. А когда лесничий заговорил, то и голос у него оказался тусклый и старый.