Липовый чай (Повести и рассказы)
Шрифт:
— За чужую жену можно выговор схлопотать, — сказала Лика с некоторым намеком, — а тут вас из области уважительно просят.
— Просят — это конечно… — тяжело вздохнул зам.
Все-таки сильно сомневался человек. Просят — не приказывают. А с другой стороны — область. То есть начальство, стало быть. А ему до пенсии два года. И чья это перед ним баба, опять неизвестно. Надо полагать, не просто баба. И письмо это… Случись что, скажут — превысил, раз письмо председателю. Зачем-то люди дачи строят. Когда можно просто — лодка да удочка, рыбачь себе. Какое озеро-то? Ага, Тихое. Гиблое место, сроду
Зам вздрогнул, услышав вопрос:
— Операцию вам во второй областной делали?
— Во второй… — не сразу сообразив, что к чему, кивнул Мыльников.
— Кириллов делал? — спросила Лика.
— Кириллов, — замигал зам.
— Почки он хорошо режет, — сказала Лика.
При слове «режет» зам побелел несколько.
— А вы, я извиняюсь… — хотел полюбопытствовать он.
— Два камня в левой почке, так? На память не взяли?
— Эту гадость? — отпрянул зам.
— Некоторые на цепочку вешают.
— На цепочку?
— А один серебром оправил, на пальце носит.
— А вы, я извиняюсь…
— А я вас на операцию направляла. Кстати, у вас там заявление от Малушинского главврача по поводу ремонта. Вы уже рассмотрели?
— Да, да… Ремонт? Конечно!
— А то он жалуется, что третий год тянется.
— На следующей неделе приступаем… Да, да, на следующей…
Дверь отворилась, и в кабинет вошел тот маленький изящный человек, что недавно стоял у окна в кабинете напротив. Зам засуетился, протянул письмо, неуверенно спросил:
— Как вы считаете, Иван Кузьмич? Дело-то новое…
— Какое дело? — быстро пробежав глазами письмо, спросил вошедший.
— Ну, так сказать, охрана природы, а тут участок просят.
— Вот и решайте… Сводка Фокина у вас?
Едва он вошел, Лика смутилась отчего-то. Ей хотелось получше рассмотреть председателя, но она не решалась взглянуть на него, только поняла вдруг, что сводка — предлог, он не за сводкой сюда вошел, для сводок есть секретарши.
И опять что-то произошло. Зам суетливо рылся в ящиках, но был вроде далеко, в другом измерении, Лика перестала слышать его вздохи, шелест бумаг под его пальцами, кабинет зама перегородился невидимой стеной, которая отделила Лику и председателя от всего остального, и под защитой этой стены Лика решилась, наконец, взглянуть на него.
Он был довольно молод и мог бы выглядеть еще моложе, если бы лицо его не было столь серьезно. Взгляд карих глаз, внимательно остановившихся на Лике, был нетороплив, умен и тяжеловат, от этого взгляда Лике захотелось тоже быть значительной и умной, и она с некоторым смущением поняла, что никакого повода для проявления ее значительности и ума в настоящей ситуации нет, да, наверно, и в других ситуациях давно не было. Мгновенная тоска обдала ее неприятным жаром, тоска по другой жизни, по невоплощенной возможности, когда-то и где-то упущенной ею. Она почему-то представила, что это она спрашивает у своего заместителя сводку, представила какое-то совещание, на котором она внимательно слушает выступающих и легко замечает их сильные и слабые стороны, и делает заметки в своем блокноте, и сама выступает сжато и дельно, и сразу после совещания едет на какой-то объект, на
Председатель взял сводку и вышел.
Его заместитель Мыльников долго смотрел на закрывшуюся дверь и вдруг вдохновился, решительно придвинул к себе Ликину бумагу и что-то решительно на ней написал.
Лика механически попрощалась и вышла и только в приемной взглянула на косую надпись в углу злополучного письма. Перед огромной, толстыми буквами, подписью зама стояло: «На усмотрение тов. Фильч.».
Она постучала в кабинет председателя и, услышав энергично-нетерпеливое «Да, да!», вошла.
— Вот… к вам, — проговорила она извиняющимся голосом.
Фильчагин кивнул, как старой знакомой, замовской резолюции, коротко написал свое: «Сделать». Решение ее вопроса заняло меньше минуты, можно было поблагодарить и уйти, но она медлила и чувствовала при этом, что и Фильчагин не хочет, чтобы она ушла так быстро. Она, совсем позабыв о своем письме, оглядела спартанскую обстановку кабинета. И обстановка, и хозяин, этот маленький изящный человек в хорошем костюме, вызывали нарастающее беспокойство, она, все больше волнуясь, торопливо выискивала, о чем бы следовало говорить здесь, какой важный вопрос можно было бы поднять, какое неожиданно-умное предложение скромно выдвинуть. Однако ни важное, ни умное в голову не шло, она ничего, собственно, не знала, и от этого рассердилась на себя и на председателя, сразу вспомнила о своем минутном деле, пробормотала: «Спасибо» — и хотела уйти.
Председатель остановил ее вопросом:
— Вы первый раз в нашем городе?
— Первый… Если не считать случая, когда я видела дорогу до вашей больницы, да и то из машины.
— И каким он вам показался? — спросил председатель. — Я имею в виду город.
— Работающим, — не задумываясь, ответила Лика. Фильчагин кивнул, словно и не ожидал другого. Помолчал, глядя в окно, и проговорил со странной интонацией:
— Да, работающим… Как работает пенсионер, у которого не хватает духа остаться дома.
— Пенсионер? — удивилась Лика.
Фильчагин встал и подошел к окну. Его неудержимо тянуло туда, ему не сиделось за столом, ему было тесно и беспокойно в этом кабинете.
Председатель сказал негромко, как говорил бы самому себе:
— Наш город — это завод, все остальное постольку-поскольку. А завод… Запасы руды иссякли, сырье привозят издалека, оборудование устарело, производство нерентабельно… — И вдруг, резко повернувшись, спросил в упор: — Что бы вы делали?
Лика тоже посмотрела в окно на трубы и пруд.
— Не знаю… — проговорила она растерянно.
Председатель слегка кивнул: да, вы не знаете, вы не обязаны знать, а я…
— Я здесь родился. Я… люблю все это. Но я… вижу. Вижу то, что, может быть, не хотят видеть другие. Город бесперспективен…
Он повернулся лицом к Лике, смотрел прямо в глаза, произносил короткие, напряженные фразы:
— Собственно говоря, город умирает. За десять лет население уменьшилось вдвое. Молодежь уезжает, здесь нечего делать. Условия труда старые. Перестраивать производство никто не будет, это бессмысленно…