Лиса в курятнике
Шрифт:
«Рабби, рабби, — жаловался резник, — ну почему мне не дают дуть в шофар?»
И что же ответил рав, господа?
«Потому что ты не окунался в микву».
Резник стал оправдываться:
«Рабби, вода очень холодная, ой, холодная».
Рабби отвечает:
«Ойф калст бласт мен ништ» [1] . Ха-ха-ха.
Дольникер разразился громовым смехом, так что его глаза совсем скрылись в окружающих их морщинах. У водителя на губах тоже появилась глуповатая улыбка.
1
На холодное не дуют (идиш).
— Дружок, если ты так слаб, тебе тоже не мешает отдохнуть. Даже ради этого стоило сюда приехать.
Зеев не ответил. Машина продолжала свой путь. Пейзажи стали более окультуренными, между рощами появились зеленые пятна возделанных полей.
— Вот и тминные поля, — объяснил водитель, показав на низкие кусты, растущие в беспорядке на маленьких участках земли. — Ну а теперь берегитесь — дорога будет хуже.
Машина миновала горную цепь и, повизгивая тормозами, начала спуск. Внизу, в долине, виднелись домики из неотесанного камня.
— Это деревенская околица, — заявил Дольникер.
— Нет, господа, это деревня и есть, — ответил водитель.
* * *
Ветер вдруг прекратился, и воцарилась приятная тишина. Через несколько минут послышался лай собак, то тут, то там стали поодиночке появляться крестьяне, возвращающиеся с работы. Это были плотные загорелые мужики с тяжелой походкой. На них были черные штаны, белые рубашки с застегнутым воротником и сапоги. Все это напоминало одежду украинских крестьян. На женщинах были длинные юбки, развевавшиеся в такт шагам. Жители приветствовали машину кивками, не меняя ритма движения.
Дольникер сдвинул берет на лоб и надел черные очки. Секретарь беспокойно высунулся из окна. Он был почти в панике.
— Послушай, — обратился он к водителю, — какой транспорт ходит отсюда?
— Транспорт? — удивился водитель. — Я же уже сказал — нет транспорта.
— Когда вы сюда вернетесь?
— По-разному бывает. Вообще-то, я приезжаю раз в два месяца, но иногда меня и раньше вызывают. Когда голубей посылают.
— Каких еще голубей?
Водитель вынул из-под сиденья клетку с двумя белыми голубями.
— Они летят прямо в контору «Тнувы», — объяснил он застывшему от удивления секретарю, — и это значит, что пора ехать. Ведь связи с деревней нет.
— А пешком?
— Неделю, если не больше, до ближайшего поселения.
Машина остановилась у низенького домика, стоявшего в нескольких сотнях шагов от остальных домов. На домике красовалась вывеска русскими буквами.
— Господи! Здесь что, еще по-русски говорят?
— Да нет, читайте, что написано.
Написано было, как оказалось, русскими буквами на иврите:
— Они говорят на иврите, но большинство еще предпочитают писать русскими буквами.
Дольникер и Зеев переглянулись со смешанными чувствами. Из глубины склада вышел человек, поприветствовавший водителя кивком, и внес клетку с голубями в здание. Затем водитель и молчаливый обитатель деревни стали выгружать ящики из машины. Дольникер и его правая рука следили за передвижениями грузчиков, но вскоре терпение политика лопнуло:
— Дружок, а где здесь гостиница?
— Гостиница? Сюда никогда никакие гости не приезжают.
— А где же мы будем ночевать?
— Понятия не имею. Но вам надо поспешить, господа, деревенские часы показывают полвторого.
Водитель махнул рукой в сторону плоского камня на обочине, в центре которого торчала палка.
— Что это? — в ужасе спросил Дольникер.
— Солнечные часы деревни.
— Когда вы едете назад? — в ужасе спросил Зеев.
Тут мимо них проехала разбитая деревенская телега, запряженная старым мулом. Водитель остановил ее движением руки.
— Эти господа хотят провести здесь несколько дней, — сказал водитель высокому мужику, сидевшему на куче зеленых стеблей и курившему трубку, — ты можешь их куда-нибудь отвезти?
Возчик кивнул.
— Здесь все такие молчаливые? — спросил Дольникер, пока водитель грузил их чемоданы на телегу.
— Нет. Другие говорят еще меньше. Но вам повезло: эта телега — единственная в деревне. Садитесь.
Телега двинулась по главной улице и остановилась у белого двухэтажного здания. Возчик указал трубкой на дом, и гости слезли с кучи тминных стеблей.
— Сколько мы вам должны?
Возчик пожал плечами.
— Должны! Я вас не знаю.
И уехал. Дольникер топтался в смущении. Его охватило неизвестное ему до сих пор ощущение одиночества и заброшенности. Однажды, в аэропорту Бомбея, он чувствовал что-то подобное, когда встречающий прибыл с опозданием на шесть часов.
Вдруг стало холодать. Дольникер застегнул воротник пальто и надвинул берет еще ниже на лоб.
— Зеев, зайди, дружок, и попроси две отдельные комнаты.
Секретарь пожал плечами и направился к двери.
— Я настойчиво прошу соблюдать мое инкогнито, — прокричал вслед политик, — ни в коем случае не говори, кто я, — ну, ты же понимаешь.
— Понимаю, Дольникер.
Зеев зашел в помещение. Это был длинный зал с толстыми деревянными потолочными балками, несколькими неотесанными стульями и котами, бегавшими под столом. Из соседней кухни шел густой пар, остро отдающий луком. У входа на кухню стоял пузатый мужчина, глядевший как-то вкось, зa спину вошедшего.
— Здравствуйте! Я — секретарь Амица Дольникера, я прибыл с Амицом Дольникером только что. Амиц Дольникер ждет на улице. Я и Амиц Дольникер просим две комнаты — одну для меня и одну для Амица Дольникера.