Лиса в курятнике
Шрифт:
— К сожалению, Дольникер, — сказал он, задыхаясь, — хотите вы того или нет, в этой деревне вы останетесь инкогнито.
Глава 3
Неверие
Тяжелые дни настали для наших отдыхающих.
Со времени происшествия за «общим столом» оборвались все связи между политиком и его секретарем и населением деревни. Гости вынуждены были проводить свое свободное время, как правило, в одиночестве или друг с другом. Никогда ранее им не приходилось сталкиваться в отпуске с таким бездельем.
— Дружок, — взорвался однажды Дольникер во время прогулки
Секретарь перекатывал носком обуви попадавшиеся по дороге камешки.
— Я к тебе обращаюсь, Зеев! Почему ты такой невнимательный?
— Я всю ночь не сомкнул глаз, Дольникер. Собаки лаяли, цикады свиристели, да и петухи здесь, как видно, начинают кричать в полночь.
— Это еще что по сравнению с тем, что мне пришлось испытать, дружок! В моей комнате полно мышей, а коты орут хором на крыше. Когда я в конце концов уснул с помощью двух таблеток снотворного, то проснулся от того, что кто-то меня схватил и тормошит, ибо я, по его утверждению, громко храплю. И только тут выяснилось, что кто-то еще живет со мной в комнате и спит на соседней кровати. Это, да будет вам известно, деревенский пастух, тупой родственник хозяина дома. Вы слышали когда-нибудь, товарищи, о таком вопиющем отсутствии такта?
— Послушайте, Дольникер, я предлагал в свое время поехать в Швейцарию на пару месяцев, но вам захотелось именно сюда…
— Кому захотелось? — вскипел Дольникер. — Мне?
— Да, вам, Дольникер!
— Ну и что? — прокричал Дольникер, и его лицо покраснело. — У меня нет права немножко отдохнуть?
— Тоже мне отдых! Представьте себе, Дольникер, что было бы, если бы у вас, не приведи Господь, начали болеть зубы в этом забытом Богом месте…
Они не прошли и десяти шагов, как Дольникер почувствовал нарастающую боль в одном из коренных зубов справа, и его раздражение по отношению к секретарю сразу сильно увеличилось. Он давно бы бросил надоевшего молодого человека, если бы в этой деревне нашлась хоть одна живая душа, достойная и готовая с ним поговорить. Сидеть в комнате политику не хотелось, так как большеголовые близнецы непрерывно действовали ему на нервы. Отношение Дольникера к детям было установлено раз и навсегда. У его жены детей быть не могло, и политик в свое время принял это к сведению с чувством облегчения, ибо всегда полагал, что дети могут стать камнем преткновения на его пути. Однако близнецы проявляли к нему неисчерпаемый интерес и не сводили с него круглых глаз.
— Как вас зовут, молодые люди?
— Мейдад! — сказал один.
— Хейдад! — сказал другой.
Как продолжать дальше, Дольникер не знал. Он мог часами выступать перед молодежью любых возрастов и движений, но никогда не специализировался на разговорах с детьми.
— Вы похожи друг на друга, — отметил он в конце концов, и близнецы разразились смехом.
— Неправильно! Хейдад больше похож!
Они тут же убежали на улицу. Дольникер отметил, что нахальство детей берет начало в мировоззрении взрослых, тем более что жители деревни не проявляли к нему никакого интереса. Эти крестьяне уходили на свои поля с рассветом и возвращались домой размеренным шагом в вечерней мгле. Если они встречали политика на улице, то даже бровью не вели, и Дольникер как будто задыхался от такого невнимания.
Во
— Извините, Миха, за то, что я помешал вам в столь позднее время, ибо вы устали, однако можно ли мне поинтересоваться, производится ли доение коллективно или же каждый крестьянин доит свою корову в индивидуальном порядке?
— Чего? — спросил Миха, и этот немедленный ответ, несмотря на некоторую туманность, поощрил политика на другие вопросы того же рода. Однако шум, издаваемый ноздрями пастуха, положил конец надеждам Дольникера.
— Примитивная скотина, — процедил политик в удушающую ночную мглу и попытался немного поговорить сам с собой, однако вынужден был прекратить, так как выяснилось, что слушать он не умеет.
* * *
Политик и его секретарь сидели в зале трактира, поглощая обильный завтрак. Питанием оба были довольны, и единственная их жалоба была на то, что Малка использовала слишком много тмина. К тому же их несколько смущала просьба экономить воду, поступавшую в деревню в ограниченных количествах. На кухне часто появлялся жидкобородый худощавый молодой человек, одетый в черное, заглядывавший в горшки с безразличным выражением. Дольникер попросил толстого Элипаза объяснить это явление, и ему сказали, что это — деревенский резник [2] , который по собственной инициативе осуществляет контроль кашрута в трактире.
2
Человек, осуществляющий забой скота и птицы согласно еврейским религиозным правилам — кашруту.
— У вас кошерная кухня?
— Нет, — ответил трактирщик, — с чего бы ей быть кошерной?
— Тогда зачем же кухня под контролем резника?
— Потому что раввин в такую маленькую деревню не поедет.
— Я с ума сойду в этой дыре, — обратился Дольникер к секретарю, — ты что-нибудь понимаешь?
— Конечно. Это у них такая красивая традиция из Русинских гор. Кстати, резник служит также и учителем детей деревни.
— Откуда ты знаешь?
— Я беседовал об этом с дочкой сапожника…
— Беседовал? — Дольникер перестал есть, и его рот наполнился слюной от зависти.
— Зеев, — сказал он хрипло, — эта анекдотичная ситуация не может далее продолжаться! Я прошу безотлагательно связаться с председателем местного совета. Я не требую для себя официального приема, но все же есть границы…
— Господин Элипаз, — обратился секретарь к трактирщику, — я хочу поговорить с председателем совета…
— Когда? — удивился трактирщик и заморгал. — У нас такого нету.
— Почему?
— Малка, иди сюда, душечка, я опять ничего не понимаю.
На удивление сдержанный Дольникер повторил свой вопрос в присутствии женщины, пытаясь сформулировать его как можно более понятно:
— Итак, госпожа, кто ведет дела в деревне?
— Какие дела?
— Общественные.
— У нас таких нету.
— Господи! Есть ли здесь персонал, что заботится о порядке, информирует жителей, когда придет машина из «Тнувы»?
— Это делает не персонал, — отвечала Малка, — это делает местный цирюльник во время бритья.