Лишённые сна
Шрифт:
— И что говорят врачи?
— А чего они скажут? — она тяжёло вздохнула и положила лысую голову на Лёшино плечо. — Я так больше не могу, каждое утро просыпаюсь от тошноты, то ли правда сдержаться не могу, то ли от жизни противно. Ещё к этой скамейке сразу подойти не могу! Не понимаю, правда на ней кто-то сидит и плачет… или кажется мне. Ты не подумай, умереть я не боюсь, Лёшенька, мне умирать страшно. А ещё представляю, как стою на краю крыши, делаю шаг, лечу вниз и вдруг вспоминаю что-то, чего не успела при жизни,
— Я тебя спасу, — прошептал Лёша, — тебе нельзя просто так уйти от меня.
— Ты так зациклился на мне… оно того не стоит.
— Поверь мне, я слишком сильно себя люблю, чтобы брать в пару не самую лучшую девушку на этом свете. И я решительно не понимаю, чем ты меня держишь, но чувствую, что должен тебе помочь.
— Мне нравятся твои глаза, — сказала она, приподняв голову и улыбнувшись, — они как будто выложены лепесточками…
— Мы… — он улыбнулся от неловкости, — ну, мужчины, так голодны до комплиментов, что не умеем их правильно принимать. Я даже не знаю, что сказать.
— Ничего не говори, — хихикнула Лана, вернув голову на его плечо. — Ты останешься со мной, будешь рядом?
— Я вернусь к тебе, когда они расскажут, как можно избежать смерти.
— Ты думаешь, им доступно это знание? — она ещё крепче сжала Лёшину руку. — И всё только из-за того, что они не ложатся спать?
— Мало не ложиться спать, Лана, — Лёша крепко обнял её за плечи и нежно поцеловал в лоб, — нужно всегда быть бодрым.
II. Хозтовары. Площадь. Романов
Эту легенду Лёша, казалось, знал всегда: оказавшись в П-м микрорайоне, идите по самой людной улице в сторону церкви, затем сверните налево и, не доходя сотню метров до дома культуры, вновь поверните налево. Там, во дворах, в окружении невзрачных трёхэтажных домов вы увидите небольшое заброшенное здание магазина хозтоваров — их здание; двери его закрыты, окна выбиты, а крыша полностью отсутствует. Говорить с Лишёнными сна опасно, тем более на их территории. Чтобы проникнуть за закрытую дверь и оказаться не в заброшенной развалюхе, а по ту сторону, нужно было пройти через так называемую лоботомию — лишить себя рассудка, стать бездумным телом, глупой болванкой человека, и лишь тогда они откроют.
Поздно ночью Лёша присел у двери и, несколько раз оглядевшись по сторонам, принялся вдыхать газ из дешёвой пластмассовой зажигалки. Чувства покинули его, голова стала тяжёлой-тяжёлой; затем неожиданно пришла лёгкость, перед глазами побежали белые пятна, в ушах зазвенело, и в этом звоне юноша стал слышать тихие голоса:
— Пусти его, пусти его!
— Пустите меня, — пытался говорить он, но слова не покидали его рта.
И вдруг темнота окутала Лёшу, холодный мрак проглотил его целиком, и ничего не было
— Ну, приехал, открывай глаза! — скомандовал кто-то приятным баритоном.
Юноша вздрогнул, в ужасе разбросав руки, и открыл глаза. Он лежал в углу огромного концертного зала, одетый в белое ночное платье; всё вокруг: начиная стенами и полом, и заканчивая креслами и перегородками — было выложено белой кафельной плиткой.
— Зачем? — спросил его обладатель баритона — лысый кареглазый мужчина, что сидел рядом с Лёшей на небольшой кафельной скамейке.
— А? — удивился он, широко раскрыв глаза. — Как уйти?! — закричал.
— Всё теперь… так, заткнись и слушай, — приказал мужчина. — Зовут меня Романов, а тебя, значит, Алексей… тебе здесь не место.
— Где я?
— На Площади.
— Мне надо узнать у вас… — начал Лёша.
— Да отвяжись ты от меня! — воскликнул писклявый женский голос за спиной юноши. — Романов, скажи ему, пускай отвяжется!
Лёша умолк.
— А ты что здесь делаешь? — удивлённо спросила его подошедшая обладательница голоса — невысокая черноволосая азиатка. — Твоё место не здесь, ты зачем сюда пришёл?!
— Что хотела, Нана? — спросил её Романов.
— Сил моих больше нет, — обрушила она, всплеснув руками, — ох, как же я устала, как устала! Пойди к этому капиталисту, скажи, чтоб отвязался сейчас же со своими билетами!
— Пускай торгует, тебе-то что?
— Как это — что? — возмутилась Нана, скривив подбородок.
— Иди прочь, — отмахнулся Романов.
Азиатка недовольно хмыкнула, бросила на Лёшу печальный взгляд и, буркнув что-то себе под нос, развернулась и убежала вглубь зала. Юноша поднялся с пола и сел рядом с мужчиной, тот посмотрел на него и серьёзно спросил:
— Почему бы тебе не купить билет?
— Какой билет?
— Который продаёт капиталист.
— Не хочу связываться с капиталистом.
— С капиталистом или капитализмом?
— Ни с чем, мне система не нравится.
— Капитализм — это не система, — глаза Романова вспыхнули белым, — это устройство самой жизни. За всё надо платить, всем и всегда. Через тернии к звёздам: несколько раз солгать ради правды — кто сказал? Достоевский, помнишь?
— Постойте, — Лёша приложил руку к груди, — я не хочу спорить, мне надо только узнать…
— Спор есть плата за согласие, discussio mater veritas est[1], ты должен спорить ради истины, иначе ответа здесь не получить. Посмотри на них, — он указал на людей, сидящих далеко в противоположном углу зала, — узнаёшь? Это они ходят по улицам — туристы.
Юноша пригляделся. Люди, на которых указал Романов, не были похожи на тех, что Лёша видел у себя во дворе; в отличие от них, эти выглядели куда более здоровыми и свежими.
— Не только здесь сон не властен над ними, но и у вас он не смеет к ним прикоснуться, — объяснял Романов, — вот только там ты видишь их тела — усталые, умирающие, а тут — их души.