Лишённые сна
Шрифт:
— Ой, — болезненно выдавил из себя Лёша, — что я наделал. Мне не выйти теперь, да?
— Прежним отсюда не выйдет никто. Туристы сбегают через лаз под сценой, но всё равно возвращаются.
— Сейчас оратор будет выступать! — завизжала вновь подошедшая к Романову Нана. — Он же ради туристов наших торгует, оказывается! Им тяжело, им помогать надо!
— Пусть сгниют ваши туристы, они бездельники и нахлебники, — огрызнулся тот.
— Ах, ты опять за своё! — разозлилась азиатка. — Не слушай его, мальчик, беги отсюда. А что до тебя, — она злобно посмотрела
— Зато от вашей показной терпимости меня тошнит! — перебил он её. — Вы не боретесь за правду, а только выслуживаетесь друг перед другом и срываетесь как гиены на любого, кто хоть на шаг от вас отступит. Да и какая за вами правда?! Иди прочь, я тебе сказал, не то встану сейчас.
— Все вены тебе выгрызу, — гневно бросила Нана, — только выйди из угла, только выйди!
Но, несмотря на подобные агрессивные заявления и ожесточённые споры, и Романов и Нана говорили совсем неискренне, будто весь их разговор был сплошной заготовкой.
— Почему ты споришь с ней? — тихо спросил Лёша, когда азиатка ушла. — Почему не даёшь ей шанса подобраться?
— Пока я спорю — я живу. Нана хорошая, правда, но ей нельзя дать всего, что она хочет. Я, считай, удерживаю Площадь от гибели одним только спором с ней. И ты спорь, спорь здесь со всеми.
— Мне нужно узнать одну вещь, о смерти, как можно…
— О смерти говорить с Лектором, — отрезал Романов, — не смей спрашивать об этом на Площади.
— А где этот Лектор?
— Лектор — это конец пути, — глаза мужчины вновь загорелись белым, — Лектор — это перед выходом, Лектор — это ответ.
— Как мне попасть к нему, Романов? — У Лёши начал трястись подбородок.
— Не делай вид, что ты не понял сути. Спор есть ключ. Тебе нужны ответы на глубокие вопросы? Значит нужно искать их на глубине; спускаться ниже, говорить и спорить с теми, кто ждёт там.
— Мне спросить у них про… про то, на что ты не можешь ответить?
— Нет, чёрт подери, ни в коем случае не выдавай себя! Чем больше ты недоволен ответом, тем больше тебе расскажут. Когда речь зайдёт о страхе — не бойся, когда о счастье — не радуйся, и лишь тогда Лектор примет тебя. Иначе Площадь… а тебе здесь не место.
— Значит, через спор я доберусь до Лектора? — задумался юноша.
Романов кивнул.
— Почему ты всегда протестуешь Нане? — спросил Лёша через несколько минут.
— Веры в ней нет. Она, как флюгер, смотрит туда, куда дует ветер мнения толпы этих чёртовых туристов, и, как губка, впитывает в себя что попало, уж не знает, кого защищать, всех, кхе-кхе… любит. Сорваться ей не на кого, понимаешь? Боится обидеть. А я — отступник — для этого идеально подхожу, вот на меня вся желчь и льётся.
«Спорить, так спорить», — решил Лёша и выпалил: — А в тебе, надо понимать, есть вера?
— Есть, — строго объявил Романов.
— А не из тех ли
— А причём тут крест? Ты не путай религию с верой, у меня вопрос нравственный. Я решил, раз уж мир катится в пропасть, так пусть хоть я останусь человеком.
— Человеком, — усмехнулся юноша, — годы идут, и всё меняется, всё катится в пропасть, и всегда остаются такие, как ты, моралисты… разве что псевдо, которые остаются так называемыми людьми, никому не нужными. Я даже и не знаю, кто из вас хуже. Чем вы лучше тех, против кого боретесь?
Громкий хлопок оглушил Лёшу, и свет померк в его глазах. Он очнулся в начале длинного пустого коридора. Старые гудящие подвесные лампы на потолке освещали чёрный как ночь кафель на полу и на стенах.
Юноша двинулся вперёд и вскоре очутился перед ржавой, слегка приоткрытой железной дверью.
III. Зал 1. Авик
Лёша долго не решался войти.
Из-за двери доносились крики Ланы, она звала его, громко плакала и молила о помощи, припоминая скамейку слёз и обещание вернуться.
«Это не ты! Меня пугают, — думал он, вспоминая слова Романова, — нельзя бояться!»
Крики переросли в истошные вопли, сопровождаемые нечеловеческим рёвом и мерзким смехом. Страшная мелодия законсервированного в зале мучения вырывалась наружу сквозь приоткрытую дверь и эхом разносилась по кафельному коридору. Лёша стоял недвижимо и еле слышно глубоко дышал, зажмурившись и сжав руки в кулаки, юноша молил самого себя не бояться, но страх всё никак не желал отступать. Тогда узник положения постарался сместить акцент испуга: он представил, что боится не неведомого монстра, что скрывается в темноте за дверью, издавая будоражащие кровь звуки, а самой ответственности вступить с ним в диалог, будто со строгим преподавателем на экзамене.
У него получилось.
— Довольно криков! — объявил он, и с силой дёрнул на себя железную дверь.
Огромная бесформенная чёрная масса свалилась на него с потолка, мерзкий смех настолько громко ударил в уши, что чуть не лишил юношу чувств. Десятки тонких жилистых рук с явными признаками гниения хватали его за подол платья, за ноги, за шею и, болезненно сжимая кожу, тянули в разные стороны, словно пытаясь разорвать несчастного в клочья. Наконец, собравшись вместе на Лёшиной спине, руки потащили его в темноту, посадили на холодный металл и крепко связали потёртыми кожаными ремнями.
Он просидел в кромешной темноте несколько минут, непрерывно проговаривая про себя одну и ту же мысль: «Не бояться, не бояться!»
Когда паника отпустила, и сердце успокоилось, вернувшись к обычному ритму, над головой Лёши зажглась тусклая красная лампа. Осмотревшись, он увидел, что сидит на странной, приваренной к полу металлической конструкции, напоминающей по форме инвалидное кресло. Его правая нога была выставлена вперёд и лежала на двух торчащих из пола рамах, к ним она крепилась ремнями в области щиколотки и колена.