Лишний
Шрифт:
Старшенький взбодрившись утром бражкой решил от языка перейти к жестам. Папаша бы, покойный, и трех дней на его месте не вытерпел лодыря уговаривать, да уж больно жалко брательник выглядел, тощий, все кости на виду, а на морде—вообще одни глаза. Выдернул младшенького из-под тулупа, размахнулся и… улетел в противоположный угол комнаты снеся лавку и впечатав обеденный стол в стену. Дедал несколько удивленно уставился на собственный кулак, помотал головой и шагнул вперед, продолжить родственную беседу. Баб, что повисли на плечах, стряхнул одним движением, наклонился… и взвыл от потока ледяной колодезной воды, обрушившегося на голову. Развернулся
—Зови травницу, коли такая смелая.
Вечером за смелость последовала награда. Но, во-первых, всего десяток ударов розгой, во-вторых, лупила мамка, а главное, после ужина отец незаметно сунул в ладошку завернутый в тонкую кожу кусочек прошлогоднего сотового меда. Такие лакомства девчушка в свои десять лет только в чужих руках и видела. Брата травница поставила на ноги быстро, но вот пахарь из него со сломанной правой рукой был никакой. Три дня Дедал слушал причитания невестки, потом не выдержал и сам пошел к травнице.
—Ты совсем ум в лесу растерял?—травница не просто баба, она жизни первых на деревне людей, порой, в руках держит, а заклад один—собственная шкура. Потому и отношение к ней, как к мастеру, хозяину, а не вздорной бабе.
—Не ори, тетка,—Дедал засучил правую руку, травница шарахнулась, но мужик только сунул ей оголенное плечо под нос. Тетка мгновенно забыла страх и схватила мужскую руку, чуть ли не уткнувшись в нее носом. На память она не жаловалась и тяжелые болячки, прошедшие через свои руки, помнила отлично. Плечо охотника она едва собрала пару лет назад после зимних плясок ее владельца с волчьей стаей. Но вместо глубоких уродливых шрамов на месте вырванных шматов мяса—гладкая кожа и совершенно ровные, никогда не знавшие волчьей пасти, кости. Да и братец старшенький, после знакомства именно с этой рученькой, башкой стол обеденный в дрова превратил…
—Снадобье, что тебе дам, похуже будет, но брательнику и оно за счастье великое,—Дедал аккуратно вынул свою руку из цепких старушечьих пальцев и заговорил веско, словно впечатывая каждое слово,—Придурок через три дня решит, что ошиблась старая дура. Пусть его, зато силу снадобья сама увидишь и остальному поверишь.
Увидев неприкрытое удивление травницы—мужики и меж собой-то в разговорах доказательствами брезговали, а уж баба просто обязана верить твердому мужескому слову, коротко рассмеялся:
—Я сразу после сева в Рейнск поеду, на такие зелья даже у старосты нашего толстобрюхого серебра не хватит. Поверишь—сведешь меня с городским знахарем, не зря ведь на каждую ярмарку в Рейнск катаешься.
Старуха задумалась. Поверила она сразу, но оказаться простой сводней не хотелось, золотом запахло, не серебром, но охотнику за эти месяцы не только переломы залечили, явно и мозгам кое-что перепало.
—Не жмись, тетка. В городе сведешь с кем надо, ну подмогнешь раз-другой, поблагодарю и баста, будет с тебя. Деревенских куркулей тряси. Редкостей особых не обещаю, но и тем, что ты из города волочешь, не чета, а с ценой договоримся, мужички-то наши все сеном, да яичками со сметаной расплатиться норовят, ироды…
И потащил Дедал охотничьи трофеи в Рейнск. Шкуры и копченое мясо привезенные
В Рейнске травница привела Дедала в лавку городского знахаря. Вредный старикашка, вызванный после получасовой ругани с плюгавым приказчиком, брезгливо перебрал баночки, потыкал пальцем руку Дедала и, скорчив недовольную рожу, бросил на прилавок серебрянный рент.
—Цыц, почтенный,—Дедал, оценив недовольную рожу травницы, решил, что его выход,—спешить у жены под юбкой будешь. А денежку свою, что обронил случайно, подбери, вдруг потеряется. Я за такое в самой завалящей деревне больше выручу.
Весьма уважаемый в городе человек просто опешил. Пожалуй, заговори входная дверь в собственной лавке, удивление было бы много меньше. Охотник, между тем, не торопясь собирал с прилавка баночки и свертки с травами. Оторопь, наконец, отпустила свою жертву и знахарь заговорил. Первые два слова оказались началом заковыристого ругательства.
—Рот закрой, болезный. Это здесь тебе в задницу дуют. А я, по дремучести, могу за обидные слова и ряшку перекроить, по мне, так цена тебе грош ломаный. Охотника от землеройки отличить не можешь. Живот надувать, да губы топорщить перед местными будешь. И бабушку не обижай, сам-то когда последний раз за травами в лес ходил? Волки таких жирных любят… Смотри, мне окрестные деревни обежать не трудно, собственным дерьмом болячки почтенным лечить будешь? Так лекари и получше тебя имеются.
Знахаря прорвало и он заорал. Не прерывая вокального прессинга, схватил в углу дубиноподобный посох и замахиваясь рванул на наглеца. Увы, потолок на подобное был не рассчитан. Навершие посоха врезалось в потолок и сразу же уперлось в потолочную балку. Рука не смогла сдержать порыв жирных телес, тонкий конец посоха врезался в хозяйскую ключицу и вояка от целительства рухнул на пол, подняв клубы пыли. Отмерший приказчик ломанулся за спиной страшного посетителя к двери, но запнулся о возникшую ниоткуда ногу и входная дверь еще плотнее закрылась от смачного удара дубовой головы.
—Браво, почтенный, не знаю, как эта милая старушка лечит, но болящие в вашем присутствии растут как грибы,—хорошо одетый невысокий человек вышел из-за спины перепуганной травницы и, доброжелательно улыбаясь, приблизился к охотнику.
—Купец второй гильдии Зиггер,—он церемонно поклонился охотнику и улыбнулся растерянной травнице.
—Дедал, вольный охотник,—Дедал поклонился в ответ.
—Насколько вас пытался обмануть этот баран?
Вопрос прозвучал вполне доброжелательно, Дедал уловил явное злорадство в голосе и, решившись, подтолкнул спутницу.