Лисиный перстенек
Шрифт:
Лисица – или, вернее, лис, – все еще пряча нос в волосах приятеля, глухо тявкнула – наверное, и правда обещая исправиться. Гальяш почесал в затылке. Вспомнил, что вроде бы твердо решил: у матери утром будет шкурка на новую шапку. А тут – такое.
Впрочем, разве можно делать шапки из друзей, пусть даже и чужих?
– Может, я могу… как-нибудь… возместить ущерб? – неуверенно спросил не-человек.
Гальяш озадаченно посмотрел на него и снова почесал в затылке. Матушка, госпожа Котюба, ясное дело, тут же подсчитала бы, сколько гусей да курочек утащил проклятущий лис и сколько эти гуси и куры стоили бы в людный день на ярмарке. Однако было как-то
– Да… ладно, – сказал Гальяш, прочистив горло, и стал сосредоточенно ковырять носком сапога влажную глинистую почву. – Что там… Пусть. Если он больше не будет…
Дальше Гальяш довольно беспомощно застрял в словах, будто в той глине, но не-человек понял, и лис тоже смекнул – сразу высунул хитрый нос, заговорил, забурчал по-своему, хрипло и уютно.
– Спасибо, человечье дитя, – сказал лисиный приятель.
Гальяш недоверчиво глянул на него исподлобья, но тот улыбался вполне искренне, и даже лис его скалился так, будто улыбался.
– Только… вот что… – Не-человек накрутил на тонкий палец прядь медных волос. – Скверно будет просто воспользоваться добротой. Да?
Он снял с узорчатого пояска небольшой, с собственную ладонь длиною, ножик – Гальяш таких и не видывал никогда: не из металла сделанный, а полностью вырезанный из желтоватой кости. Костяное лезвие прошлось по медной пряди, отсекая, и на пальце у не-человека осталось кольцо собственных волос, поблескивающее чистой медью в зеленоватом свете волшебных огней.
– Держи-ка! – Лисиный приятель, вернув нож на место, стянул медное кольцо с руки и резко бросил Гальяшу.
Тот бездумно подставил ладони и поймал – но не колечко мягких волос, а налитый вещественной тяжестью меди перстенек с желтоватым камешком. Пораженный, Гальяш поднес подарок к глазам и увидел на металле темные черточки, которые складывались в маленькую фигурку лиса.
– Ч-чего?.. – шепотом удивился Гальяш, заметив, как мелко перебирает ножками изображенный – схваченный в движении, на лету – лис. – Это что?
– Считай, благословение, – весело пояснил лисиный приятель. – Как понадобится помощь, приходи к стоячим камням, что на холме за дубравой. Поверни перстенек трижды по солнцу и… позови меня.
И, протянув узкую ладонь, представился:
– Я Ирбен. А мохнатый негодник – Чур.
«Мохнатый негодник» язвительно оскалился и зафыркал – мол, еще большой вопрос, кто здесь негодник. Гальяш, озадаченный, ошеломленный, все еще до конца не уверенный, что не спит, руку Ирбена слегка потряс в своей. Рука была, вопреки ожиданиям, живая и теплая.
– Га… Гальяш, – просипел младший Котюба.
Медный перстенек, зажатый в левом кулаке, казалось, обжигал кожу. И в голове странным образом перемешивалось все: матушкины гусыни, лисы, темная листва боярышника, слабый табачный запах от отцовской свитки, волшебные огни, рябиновая вышивка, которая оживала на рукавах не-человека.
За оврагом,
– Надо идти, – немного разочарованно сказал лисиный приятель, когда зов свирели за дубравой утих. – Если старшие хватятся, будет… нехорошо.
И, заметив на лице Гальяша безмолвный вопрос, сделал большие глаза и объяснил громким шепотом, как обычный деревенский парнишка, а не жутковатый выходец из-под кургана:
– Попадет же!..
Гальяш, которому от пани Котюбы влетало часто и по самым разным поводам, сразу проникся сочувствием. Ирбен между тем тоненько свистнул, подзывая к себе огоньки. Те, толкаясь и перемигиваясь, ринулись к нему с радостным перезвоном, закружили над растрепанной рыжей головой, над плечами. Один сунулся было чуть ли не в нос Чуру – и тот сердито зафыркал и громко чихнул, так что наглый огонек, испуганно вспыхнув, отлетел в сторону.
Ирбен кивнул, тепло улыбаясь, взмахнул рукой – и вдруг в один миг сделался языками белого огня, вырос до самых звезд, осветив, как молния, весь темный овраг. Гальяш ахнул, отступил, прикрывая глаза рукавом, – но яркий свет опал так же мгновенно, как вспыхнул. Ветер, унося за собой зеленые искры, побежал по воде. И исчез, прошептав что-то в дубовых ветвях на дальнем холме.
В темном овраге, над которым куполом шелкового шатра раскинулось звездное августовское небо, Гальяш сейчас остался один.
Глаза его успели привыкнуть к волшебному свету, поэтому в темноте какое-то время пришлось идти на ощупь, придерживаясь одной рукой за скользкий склон оврага. Ручей лениво плескался рядом, вздыхал и бормотал сонно, и Гальяш вздыхал тоже. Страшновато было: а вдруг сейчас проснешься под отцовской свиткой? Или попробуешь разжать кулак – а там ничего и нет? И ничего, получается, не было – ни курганных чар, ни чудес. Всего лишь дурной сон, самое то для очередной глупой байки на ярмарке.
Впрочем, тяжесть медного перстенька была самой настоящей, и это немного утешало. Гальяш, пробравшись домой, предусмотрительно снял грязные сапоги на крыльце, чтобы не топотать. Потом прокрался в светлицу и упал на кровать в своем уголке. Так, не раздеваясь, скрутившись в клубочек, и уснул, сжимая левый кулак.
Уснул настолько крепко, что матушка не могла его добудиться с утра. А когда около полудня Гальяш проснулся-таки, растрепанный, в мятой грязной одежде, да завел речь о вчерашнем, мать и вовсе обозлилась. Вообще говоря, она не была злой женщиной и сына любила, несмотря ни на что. Но тем утром ей пришлось одной поспевать по хозяйству, а потом еще разносить по соседям кое-какие товары на продажу. И поэтому из крайне сбивчивого и восторженного рассказа Гальяша госпожа Котюба поняла только, что лисица так и не поймана, хотя сынок вчера чуть не всеми богами клялся, будто изобрел способ избавиться от хищницы. Еще ясно было, что Гальяшик ночью таскался невесть где, потерял вполне добротную отцову свитку и весь, поросенок, вывозился в глине, от сапог до рубашки.