Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры
Шрифт:
Сандалеты появились на прилавке.
— Выписывать?
— Да, да!
И Антонина Степановна выписывала чек.
Будь проклята война! Разве мало их, таких вдов-то, неустроенных, постаревших, одиноких? Кто знает об их думах в пустых комнатах?
— Сороковой размер есть?
— Уже кончился. Возьмите сорок первый.
Да за что же винить Гречихина? Что она может дать ему?
— Выпишите мне эту пару.
Руки выписывали чеки, рылись в коробках.
— Товарищи, — осиливая шум, крикнула Антонина Степановна, — тридцать девятый размер
Жизнь трудная, запутанная. Легко ли устроить ее? Бывают непоправимые положения. Так все непоправимо у нее. И Антонина Степановна тоскливо вздыхает.
— Да вы не сердитесь, золотко, — принялась оправдываться старая женщина в клетчатом пальто, — я ведь роюсь не от каприза, а нога у сына ранена, так я выбираю туфли пошире…
— Нет, нет, я ничего, — ответила Антонина Степановна, — пожалуйста, выбирайте!
— А я вот эти возьму! — крикнула девушка с мальчишеской челкой.
— Бери, бери, детка, — смеялась Антонина Степановна, — когда же и пофорсить, как не сейчас! Молодая, невеста. Танцуй себе. Хорошо это.
Ну почему у нее нет детей? Пускай трудно, зато это жизнь. В доме смех, крик.
Сбоку пробиралась соседка, за ней другая, шептали:
— Тоня, выпиши нам!
Антонина Степановна хмурилась. Она терпеть не могла, когда лезли вот так.
— Становитесь в очередь. Стоят же люди, а вы чем лучше их?
И возмущенные соседки еще раз убеждались, что у этой гордячки невыносимый характер.
— Не выписывайте этому гражданину!
— Он без очереди!
— Вы куда лезете! Безобразие!
Было душно, от шума разболелась голова. Антонина Степановна побледнела и вытерла платком лоб.
Вплотную к прилавку стояли, должно быть, брат и сестра, рыжие, красивые, похожие друг на друга. Они взволновались:
— Вам плохо? Что с вами?
— Нет, это так… ничего… — заставила себя улыбнуться Антонина Степановна, но улыбка получилась жалкая.
— Душно. Может быть, вам лимонаду принести?
— Нет, что вы, спасибо, — с благодарностью в глазах проговорила она, — вам какие туфли?
Только вот им она и нужна. К ней тянулись десятки рук.
— Немножко потише, товарищи, — попросила Антонина Степановна.
И все стихли, увидев на ее улыбающемся лице тоскливые глаза…
«Ну, слава богу, теперь многие на лето обеспечены обувью», — подумала Антонина Степановна, выходя из универмага. Ноги гудели. Проваливаясь в раскисшем снегу, дошла до сквера. Следы сразу же заливала вода. Пахло талым снегом. Вдали, на красной полосе заката, черные березы, низко кланяясь, простирали по ветру, как по воде, гибкие ветви и становились однобокими, горбатыми.
Внезапно Антонина Степановна увидела в боковой аллее Симу. Та сидела на скамейке ссутулившись, и плечи ее вздрагивали. Антонина Степановна остановилась нерешительно, а потом тихо подошла. Сима плакала неутешно, по-детски.
— Что с вами, Симочка? — подсела она.
Сима вздрогнула, повернулась и вдруг обхватила Антонину Степановну за плечи и уткнулась ей в грудь. Вязаная алая шапочка
— Ну, успокойтесь, расскажите, что случилось?
Такого голоса у Антонины Степановны Сима еще не слыхала.
Вытирая нос и лицо прозрачным платочком, она рассказала историю, древнюю, как мир. Два года дружила с одним студентом, Юрием, любила его, первый раз любила. Они хотели пожениться, когда он окончит техникум. И вот он окончил и уехал на работу в Канск. Договорились, что все устроит с квартирой, а весной Сима приедет к нему. Она всегда любила его, ждала, а что часто ходила на танцы, так это просто так. И покупателям иногда грубила, и Антонине Степановне дерзила — тоже так… Не хотела совсем, не со зла, а так, неизвестно почему. И с Гречихиным пошутила нехорошо, глупо. А он, он очень хорошо отзывался об Антонине Степановне, очень даже хорошо, все расспрашивал. И вот узнает она, Сима, через подруг, что месяц назад Юрий женился в Канске. И так тяжело, так горько стало! Не хочется жить. Теперь уж вся жизнь ее испорчена. А она, Антонина Степановна, добрая. Это Сима поняла только сейчас. Никогда больше не будет между ними недоразумений. Они будут работать дружно, потому что теперь для нее, Симы, ничего нет, кроме работы.
Антонина Степановна слушала и в душе улыбалась.
Пустые скамейки стояли вокруг фонтана. В чаше его мокрый снег с окурками. На краю голая купальщица, по колени в снегу, присела, завела руки назад, готовясь нырнуть. На голове ее, на плечах таяла ледяная корка из остатков снега, на подбородке висела большая сосулька. Шумели березы, а за ними шумел город, а за городом шумела тайга.
Антонина Степановна ласково и молча гладила по голове Симу и думала о том, что эта Симочка счастливая. У нее же бесценная молодость. У нее все еще впереди. У нее весна жизни — тревожная, шумная, горячая. А у нее, у Антонины Степановны, уже ненастная осень.
С легкой завистью она прижалась к Симе, словно греясь около нее.
Они поднялись. Сима всхлипывала все тише, и как-то становилось на душе у нее теплее — не то от рук Антонины Степановны, не то оттого, что выплакалась.
Стемнело. Зеленая звезда над сквером шевелила усиками. Смутно виднелись шедшие темные фигуры — маленькая, сутулая и высокая, стройная.
Надины яблони
Когда Андрей Петрович и Верочка пришли с кладбища, комната показалась им холодной и пустой.
Верочка, семнадцатилетняя, худенькая, не снимая пальто, из которого успела вырасти, опустилась на кровать. Андрей Петрович медленно стянул с себя синий плащ, повесил у дверей на гвоздь.
Андрею Петровичу сорок шесть лет. Он уже лысый, и только на затылке остались светлые волосы. На измятом, бледном лице посверкивают очки. К морщинистому лицу никак не подходит еще по-молодому стройная фигура.