Листопад
Шрифт:
– Да я...
– Знаю все, что скажешь. Гроб-могила, никому ни слова... А сама, как только за дверь - всем разболтаешь. Собирайся! Примочку свинцовую возьми. Если там бить будут, приложишь потом.
– Господин офицер!
– Машка вцепилась в рукав ковалевского френча.
– Не погуби!
– Ладно, ладно.
– Ковалев чувствовал себя страшно разбитым.
– Хрен с тобой. Но если кому сболтнешь, я все равно узнаю. Тогда тебе каюк. В подвале сгниешь. Пошли.
По тревожным глазам Желябовой Ковалев
– Уже очень поздно. Домой не пойду. Дай койку, переночевать. Или к девке в любой номер. Платить не буду, поскольку драть не буду. Спать хочу.
Желябова вздохнула.
– В пятую комнату идите. Ремезова свободна.
– Нет, только не из тех, с кем я сейчас говорил, - Ковалев решил не терять установленной дистанции.
– Тогда к Соне, в седьмую.
Войдя в номер, Ковалев, едва раздевшись, рухнул рядом с Соней в постель и моментально провалился.
Лизун - Денис Иванович Горелов мог и подождать теперь одну ночку.
x x x
"Проснулся радостный и бодрый, не сразу сообразив почему. И только через несколько секунд вспомнил - я раскрыл Лизуна.
Улыбнулся и вдруг почувствовал, как кто-то осторожно гладит мой, вставший поутру раньше меня член.
Сонька. Седьмая комната. "Платить не буду, поскольку драть не буду". Выглядеть мелким обманщиком после вчерашних событий и допросов мне не хотелось, и я уж было едва не отстранил от себя чересчур старательную Соню. Но почему-то не отстранил. И опять случилось соитие ненужное и торопливое после которого я снова уснул.
Проснулся. Когда Буре показывал без пяти девять утра. Что-то в последнее время у меня вошло в привычку опаздывать на службу. Ну ничего, победителей не судят. А сегодня я победитель.
Вот только мадам я не заплатил. Непорядочно как-то. Нехорошо. И главное, теперь уже заплатить нельзя, глупо выйдет. Как же это я? Совестно, право."
x x x
В тот день, вернувшись от Желябовой, Ковалев вызвал к себе Козлова.
– Ну, где твоя цепочка знаменитая?
Козлов насторожился:
– Да посеял где-то. А что?
– Где?
Козлов пожал плечами. Штабс-капитан сунул руку в карман.
– У Таньки ты ее забыл. Не знаю, как это у вас в Париже называется, и кто из французских куртизанок тебя этому научил, но у наших блядей господин, работающий языком называется лизуном. Держи. И не раскидывай улики по блядям.
Козлов машинально поймал брошенную цепочку и замер, осмысливая сказанное и слегка покраснев.
Штабс-капитан с интересом наблюдал за реакцией коллеги.
Наконец, криво улыбнувшись, Козлов неуверенно спросил:
– Мне что же, оружие сдавать?.. Чушь какая-то...
– Зачем сдавать, ты что в отпуск собрался?
–
– "Лизун" - профессиональный блядский термин. Не растение. И не говяжий язык. В нашем списке есть один настоящий Лизун. Остальные, навроде тебя или Резухи - просто шалуны и любители изысков.
– Кто?!
Ковалев сделал паузу.
– Горелов Денис Иванович.
– Ах ты!
Фронт приближался. Красные разворачивали наступление. Росло напряжение среди рабочих депо и оружейных мастерских.
А Ковалев с Козловым все никак не могли установить гореловские явки и связи.
– Неужели опять ошиблись?
– недоумевал Ковалев.
– Никаких контактов. Дом, служба, кабак, публичный дом. Мы ему такую липу подсунули, а он никуда не пошел.
Как же он передает сведения? Я даже за Машкой-бритой следил - ничего.
– В ресторане?
– бросил Козлов.
– Проверяли. Ни сам Хмельницкий, ни официанты. Я лично на это три дня угробил, пока ты с паровозами разбирался.
– Ничего мы тут не нароем. Надо брать Горелова.
– А вдруг ошиблись?
– Извинимся. Хотя, чует мое сердце, здесь нет ошибки. Ну, извинимся в конце концов.
– После Таранского?
– Думаю, до этого не дойдет. Горелов трус, по-моему. Расколется сразу, при одном упоминании Таранского. Если он шпион, ему Таранский по ночам снится.
– Это уж как пить дать... Надо докладывать Ходько... Тебе никогда не казалось, что вся эта история напоминает какой-то непрерывный бредовый сон?
x x x
"Сегодня встретился с Алейниковым. Красные прут, и он в совершенном замоте спешно формирует свой полк. Вскоре они, видимо, выступят на север, занимать позиции или уйдут в резерв Ставки.
Он сообщил мне, что приезжает Даша. Я сглотнул.
– Заходи вечером, если сможешь...
Когда я шел к нему (к ним!), старался успокоить себя: в конце концов, чего я волнуюсь? Между нами ничего не было. Мы встречались раз в неделю в бесконечно далеком отсюда, непонятном Бежецке, тысячу лет тому назад. Кроме той случайно недели нас ничто не связывало. Вряд ли она относится ко мне также, как я к ней. Едва ли она даже помнит меня. Наверняка, давно забыла, сколько лет и войн прошло. Сейчас будет с улыбкой вспоминать. Конечно, что ей до того давнего эпизода?..
У нас и была-то всего одна "поцелуйная ночь", которую я никак не могу забыть. Как на прижималась ко мне...
Она узнала меня.
– Коля!..
И по ее взгляду и интонации я сразу понял, что и она помнит ту ночь и ту последнюю осень. Кажется, это понял и Дима, потому что чуть смутился.
Мы сидели, пили чай и о чем-то не о том натужно разговаривали. О войне. О союзниках. Даша рассказывала, как она оказалась в Тифлисе, приехав с отцом на Кавказ перед самыми столичными событиями.