Листопад
Шрифт:
И все было бы обычно, и разговор был бы нормальным для нашего времени, если б мы двое не знали, что роковым значением висит над нами та последняя осень.
Только когда мы прощались, Даша, глядя мне в глаза, произнесла:
– Жаль...
Дима наверняка принял это за дежурную часть фразы "...что вы уже уходите". Но я понял.
Жаль... Что все так получается и получилось. Что я не успел приехать летом четырнадцатого в отпуск. К ней, в Питер. Что нас разделили эшелоны и города.
Жаль, что прошла
И еще показалось мне, что она сожалеет о чем-то, мне не ведомом.
Я шел по темным аллеям к дому, мне навстречу летели сорванные ветром желтые листья. Это не листья, это мы летим в холодном, злом вихре, это нас срывает, беспощадно треплет и бросает на стылую землю, с которой нам уже никогда не подняться. Мы не властны над собой в своем последнем полете."
x x x
Они вошли в кабинет Горелова, заставленный стеллажами с папками и молча остановились в дверях - Ковалев, Козлов и солдат из караулки. Недоумевающий солдат держал в руках трехлинейку с примкнутым штыком, не понимая, зачем он здесь нужен.
– Психологическое оружие, - пояснил Ковалев Козлову в коридоре. Арестовать-то и одному можно. А ты молчи и держи паузу. И не болтай языком, как ты это любишь... Ну ладно, молчу, молчу. Кто старое помянет...
Горелов стоял возле окна и пил чай, держа в руках чашку с блюдцем. Он обернулся и все понял. Чашка с блюдцем мелко задрожала, звеня.
Горелов не выдержал гнетущей тишины ковалевской паузы.
– Ч-что... что вам угодно?
– Собирайся, Лизун. Таранский уже разложил инструменты.
Чашка выпала из рук Горелова, разбилась, оставив на затертом гимназическом паркете мокрое пятно.
– Нет! Я сам!..
– внезапно толстый Горелов осунулся, будто потек вниз. И погас, забормотал: - Наконец-то. Я давно ждал, я давно ждал... Только не Таранский. Я его во сне... Я плохо сплю. Я совсем не сплю. Я сам скажу... Я больной человек...
Через две минуты мокрый от холодного пота Горелов сидел в кабинете Ковалева. Штабс-капитан расхаживал по кабинету. Козлов, сидя за столом начальника, еле успевал писать протокол допроса.
Горелова несло. Он рассказывал, как еще до войны сошелся в Питере с революционерами, участвовал в налете на банк - экспроприация для революционных нужд. Налетчиков тогда повязали, а Горелову удалось выкрутиться. Впоследствии его начали шантажировать банком, связями с революционерами. Заставили участвовать в налете н почту и убийстве провокатора. Воспользовавшись войной Горелов удрал от постоянного давления на фронт. После ранения стараниями отца вновь оказался в столице, в теплом месте.
"Старые друзья" опять нашли его, начали выкачивать секретную информацию, которой Горелов располагал, платили деньги, брали расписки. Горелов подозревал, что информацию перегоняли немцам. Так оно и оказалось. Теперь Горелова
Горелов рассказывал все это в подробностях, со слезами и причитаниями. Наконец, прервав его на полуслове, Ковалев спросил:
– Кто твой связной?
– Что?
– не сразу отошел от мучительных воспоминаний Горелов.
– Кому ты передавал информацию?
– Желябовой.
– Гениально!
– Козлов и Ковалев переглянулись. Козлов отложил ручку и молча вышел. Ковалев сел за стол и продолжал написание протокола.
– Кого еще знаешь, кроме Желябовой?
– Никого! Клянусь Богом, никого! Мне ее только дали, записки передавать.
Ковалев нахмурился.
– Клянусь Богом! Никого!.. Знаю только от Желябовой, что скоро приедет или уже приехал в наш город новый человек, от них, от красных.
– Кто?
– Не знаю. Человек должен прийти ко мне домой и передать привет от Крестовской.
Ковалев вздрогнул.
– От кого?
– От Крестовской. Это ведьма красная. Сущая ведьма. Она, гадина надо мной полжизни висит. Это она мне кличку дала. Смеялась... Из ЧК она.
– Да понятно, что не из Красного креста. Где же ты с ней сошелся, бедолага?
– После германского фронта, в Питере. "Друзья" вывели. Она надо мной и повисла как тень. Где я, там и она. Она, дьяволица, меня на Дон отправила, связных слала... Я не досказал. Каждый связной мне привет от нее передавал и ее фотографический портрет... Она била меня.
– Горелов снова заплакал.
Ковалев поразился тому, что взрослый, образованный человек может быть в такой прочной психологической зависимости от кого-то. И тут же вспомнил себя: "А моя зависимость от Даши чем лучше? Я ведь психологически завишу от ее образа. Только окраска этого влияния другая, чем у Горелова.
И вдруг метеором у него мелькнуло то состояние, которое однажды Колвалев испытал на квартире в Замоскворечье, когда поверженный Крестовской, он чувствовал спиной мягкость старого персидского ковра. Пронеслись ломкие тени, разные глаза Крестовской, ощущение подавленности, кроткая зависимость от нее. И на секунду Ковалев понял слабого Горелова. Тряхнул головой, отгоняя наваждение.
– Когда к тебе должен прийти этот новый человек?
– Не знаю. Скоро. Домой прямо. Там знают, где я живу.
– Значит, ты свою информацию гонишь через Желябову Крестовской?
– Да, наверное. Я не знаю. Я давал Желябовой как будто деньги, записки.
Горелов говорил еще час, вспоминая подробности, фамилии известных ему людей по ту сторону фронта. Потом подписал свои показания и отправился в подвал в сопровождении конвоира.
"Надо к Ходько идти, предложить использовать Горелова как источник дезы." - Ковалев сколол листки протокола и встал из-за стола.