Литература как таковая. От Набокова к Пушкину: Избранные работы о русской словесности
Шрифт:
Один человек думает логически; много людей думают ТЕКУЧЕ.
<…>
Я хоть и один, а думаю ТЕКУЧЕ [287] .
Текучесть постоянно присутствует в текстах Хармса в виде метафоры. Только один пример — поэтический диалог «Вода и Хню» (1931), который начинается следующими стихами:
Хню Куда, куда спешишь ты, вода? Вода Налево там за поворотом стоит беседка в беседке барышня сидит её волос черная сетка окутала нежное тело на переносицу к ней ласточка прилетела вот барышня встала и вышла в сад Идёт уже к воротам. Хню Где? Вода Там за287
Хармс Д. Одиннадцать утверждений Даниила Ивановича Хармса // Хармс Д. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 305.
288
Хармс Д. Вода и Хню // Хармс Д. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 194.
Примечательно: вода рассказывает Хню о том, что происходит вниз по ее течению, «за поворотом», то есть о том, чего нельзя видеть с места, где происходит дискуссия. Только вода наделена даром вездесущности: она может говорить здесьо том, что происходит там, она находится одновременно у истока и у устья, потому что она текуча.Текучесть воды, ее всеведение — идея, которую мы находим в романе Г. Гессе «Сидцхарта» (1922). Перевод романа под заглавием «Тропа мудрости» опубликован за несколько лет до того, как Хармс написал свое стихотворение, и нет сомнения, что интересующие нас писатели были с ним хорошо знакомы [289] . На берегу реки Сидцхарта находит священное слово (слово слов) Ом.Дальше он понимает, что в тайны жизни можно проникнуть через воды реки:
289
Гессе Г. Тропа мудрости: Индусский роман / Пер. Б. Д. Прозоровской. Л.; М.: Петроград, 1924.
Из тайн же самой реки он в этот день узнал лишь одну, и та поразила его душу. Он видел: эта вода текла и текла; она текла безостановочно и все же всегда была тут, всегда во всякое время была такою же, хотя каждую минуту была новой [290] .
Сиддхарта осознает, что для воды реки не существует времени и что она познала не протяженность вечности, а то, что Туфанов называет «прекрасная мгновенность»:
Ты хочешь сказать, что река одновременно находится в разных местах — у своего источника, и в устье, у водопада, у перевоза, у порогов, в море, в горах — везде в одно и то же время, и что для нее существует лишь настоящее — ни тени прошедшего, ни тени будущего? [291]
290
Там же. С. 82.
291
Там же. С. 86–87. Эти слова произносит «Перевозчик» Васудева, который понял, что «река все знает, у нее всему можно научиться» (Там же. С. 85), в ответ на вопрос Сиддхарты: «Ты также узнал от реки, что время не существует?»
У Хармса, как у Гессе, образ воды напрямую связан с выходом за пределы времени (протяженность) и с идеей трансцендентности. Например, в набросках, написанных за несколько дней до «Воды и Хню», которые также представляют собой диалог, мы находим ту же идею, выраженную той же рифмой:
Он скорей сколотим быстрый плот и поплывём по вьющейся реке мы вмигпристанем к ангельским воротам. Она где? Он Там за поворотом [292] .292
Хармс Д.Полн. собр. соч. <Т. 5. Кн. 1>. С. 383.
Происходящее «заповоротом», там, где открываются небесные ворота, подчиняется той же логике, что и происходящее вне разума, заумом. Для того чтобы в нее проникнуть, нужно думать текуче,а чтобы ее выразить, нужно писать текуче.Текучесть,
Тематику воды в текстах Хармса, таким образом, всегда следует сопоставлять с поэтическим языком, а ключи к пониманию этой метафоры надо искать в эволюции теории универсального мобилизма, которая — от Гераклита к Бергсону, от Липавского к Туфанову, через Гершензона — является своего рода инвариантом в эпоху Серебряного века и еще долгое время после первого издания «Творческой эволюции». Однако, если проследить историю этой тематики, мы заметим, что неожиданно вода прекращает течь.
В 1937 году, самом мрачном в его жизни, Хармс создает следующие стихи:
Я плавнодумать не могу Мешает страх [293] .Страх уничтожает текучесть мысли, делает человека неподвижным («Я ничего теперь не делаю» [294] ). Этот кризис текучести (представляющий собой кризис движения) логически становится кризисом времени — идея, находящаяся в центре второй части стихотворения, в которой время остановилось и часы без конца издают звук, уже не указывающий на время:
293
Хармс Д. «Я плавно думать не могу…» // Хармс Д. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 288.
294
Там же.
Возможного текучего человеческого слова больше нет: есть лишь безмолвие или же слова, простые инструменты («ярлыки»), разрезающие действительность на куски. В тридцатые годы эта вода, с помощью которой можно было раньше увидеть, что происходит «за поворотом», больше не способна помочь поэту.
295
Хармс Д. «Я плавно думать не могу…» // Хармс Д. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 288.
Проследив тематику воды в творчестве Хармса, мы замечаем, что чаще всего вода у него становится метафорой убегающего мира, или же она стоячая [296] и скорее заточает человека, чем способствует развитию у него чувства вечности.
Мы находим эти же идеи в «Исследовании ужаса», над которым Липавский работает в те же годы. Для того чтобы объяснить случай с «убегающим миром», философ обращается к ситуации, когда у нас кружится голова. По своей природе головокружение есть «ощущение движения без ощущения направления этого движения». Это то, что происходит с пьяным человеком, который видит, как стены плывут перед его глазами и теряют свои очертания [297] . Реальный мир превращается в жидкое состояние, но в этом процессе, который Липавский описывает как «неподвижное движение», очертания предмета пропадают:
296
Об этом см. также: Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда. Гл. 3 («Чинари»); Ямпольский М. Беспамятство как исток: (Читая Хармса). М.: Новое литературное обозрение, 1998. Гл. 6 («Исчезновение»).
297
«Стены плывут перед глазами пьяного, но нет точного направления их поплывания» ( Липавский Л. Исследование ужаса. С. 39).
…при движении предмета всегда происходит смазывание его очертаний — от незаметного до того, когда предмет превращается в мутную серую полосу. Это смазывание очертаний предмета происходит от того, что мы не успеваем фиксировать его точно, крепко держать глазами [298] .
Отметим схожесть процесса, который описывает Липавский, с описанным Туфановым; но если Туфанов видел в стирании очертаний предмета необходимое условие текучей (а значит, заумной) манеры письма, то Липавский видит исчезающий мир. Этот мир, который поэт должен был бы словомохватить в его целостности (то есть в его текучести), становится неуловимым: вместо того, чтобы поддаться восприятию, он теряет свою «определенность» смазыванием очертаний и его засасывает в абсолютную пустоту. Это объясняет, почему «Исследование ужаса» заканчивается образом ускользающего мира:
298
Там же.
Мир был зажат в кулак, но пальцы обессилели, и мир, прежде сжатый в твердый комок, пополз, потек, стал растекатьсяи терять определенность.
Потеря предметами стабильности, ощущение их зыбкости, растеканияи есть головокружение [299] .
Мы сталкивались выше с парадоксом остановленного движения, теперь перед нами парадокс действительности, которая, превращаясь в жидкость, затвердевает. Это время ужаса.
299
Липавский Л. Исследование ужаса. С. 40.