Литература русского зарубежья (1920-1990): учебное пособие

Смирнова Альфия Исламовна

Великое бессмертья хочет,А малое себе не проситНи долгой памяти в роду,Ни слав на Божием суду, —Иное вымолвит спасеньеОт беспощадного конца:Случайной ласки воскресенье,Улыбки милого лица (С. 136).

Убежденность в целокупности всего сущего и его объективном бытии, то же острейшее переживание всечеловеческого единства, что и в прежние годы, реализуется в объективированной манере через символ «вселенской жизни древа»:

Одетое всечувственной листвою,Одно и все во всех – в тебе, во мне, —Оно растет, еще дремля в зерне,Корнями

в ночь и в небеса главою (С. 144).

Нерасчлененность прошлого, настоящего и будущего, взаимопроникновение различных культур на основе одинаково глубокого погружения в суть «объективного бытия» – вот главная медитация всего творчества Вяч. Иванова:

Кому речь Эллинов темна,Услышьте в символах библейскихТу весть, что Музой внушенаРаздумью струн пифагорейских.Надейся! Видимый нестрой —Свидетельство, что Некто строит,Хоть преисподняя игройКромешных сил от взора кроетЛик ангелов, какие встарьСходили к спящему в ВефилеПо лестнице небес, и тварьСмыкая с небом, восходили.А мы не знаем про Вефиль;Мы видим, что царюет Ирод,О чадах сетует Рахиль,И ров у ног пред каждым вырыт (С. 143).

Но даже кратковременное ощущение разомкнутости времен и тварного начала с небесным преодолевается религиозной дисциплиной чувства и радостной надеждой на преобразующую силу творчества:

И чем зеркальней отражаетКристалл искусства лик земной,Тем явственней нас поражаетВ нем жизнь иная, свет иной (С. 152).

Возможно, эта уверенная надежда, этот полет мысли, превратившийся в «мировоззрение» и систему, и породили столь неоднозначное восприятие поэтического творчества Вячеслава Иванова современниками: от изумленной озадаченности Гумилева²² до требовательного вопрошания Адамовича²³, от стремления отторгнуть из-за трудностей истолкования до заинтересованности в понимании специфической поэзии идей и соответствий.

______________________________________________________________________

¹ Ковчег: Поэзия первой эмиграции. М., 1991. С. 485.

² Адамович Г.В. Вячеслав Иванов и Лев Шестов // Г.В. Адамович. Одиночество и свобода. СПб., 2002. С. 244–245.

³ Аверинцев С.С. Разноречия и связанность мысли Вячеслава Иванова // Вяч. И. Иванов. Лик и личины России: Эстетика и литературная теория. М., 1995. С. 12.

⁴ Адамович Г.В. Указ. соч. С. 247.

⁵ Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 165.

⁶ Иванов Вяч. И. Две стихии в современном символизме // Вяч. И. Иванов. Указ. соч. С. 110.

⁷ Там же.

⁸ См.: Аверинцев С.С. Разноречия и связанность мысли Вячеслава Иванова… С. 15.

⁹ Аверинцев С.С. Системность символов в поэзии Вячеслава Иванова // С.С. Аверинцев. Поэты. М., 1996. С. 178.

¹⁰ Иванов Вяч. И. Наш язык // Вяч. И. Иванов. Указ. соч. С. 27.

¹¹ Уже не гимназист, но еще не мэтр, Н. Гумилев отчетливо понимает этот механизм «объективной лирики» Вяч. Иванова: «Язык… к нему Вячеслав Иванов относится скорее как филолог, чем как поэт. Для него все слова равны, все обороты хороши; для него нет тайной классификации их на “свои” и “не свои”, нет глубоких, часто необъяснимых симпатий и антипатий. Он не хочет знать ни их возраста, ни их родины. <…> Они для него, так же, как и образы, – только одежды идей. Но его всегда напряженное мышление, отчетливое знание того, что он хочет сказать, делают подбор его слов таким изумительно-разнообразным, что мы вправе говорить о языке Вячеслава Иванова как об отличном от языка других поэтов» (Гумилев Н.С. Указ. соч. С. 125). Соглашаясь

со своеобразием языка Иванова, Гумилев отказывается признать его поэтичность.

¹² Цит. по: Ковчег: Поэзия первой эмиграции. М., 1991. С. 127. Далее стихотворения Вяч. Иванова цитируются по этому изданию с указанием в скобках страницы.

¹³ Гумилев Н.С. Указ. соч. С. 148.

¹⁴ Адамович Г.В. Указ. соч. С. 249.

¹⁵ Сравним, например, итоговые заключения обоих поэтов: «Он нам дорог, как показатель одной из крайностей, находящихся в славянской душе (но не как поэтический феномен. – С.К.), но, защищая целостность русской идеи, мы должны, любя эту крайность, упорно говорить ей “нет” и помнить, что не случайно сердце России – простая Москва, а не великолепный Самарканд» (Гумилев Н.С. Указ. соч. С. 148); «Лучшее, самое значительное в наследии Вячеслава Иванова, то, что уцелеть и остаться должно бы надолго – именно его статьи, в частности статьи о поэзии <… > останутся, вероятно, исследования о древнегреческой культуре…» (Адамович Г.В. Указ. соч. С. 251). Один ценит личностные свойства, другой – теоретическую и научную деятельность.

¹⁶ Аверинцев С.С. Разноречия и связность мысли Вячеслава Иванова… С. 14.

¹⁷ Иванов Вяч. И. Стихотворения // Вяч. И. Иванов. Лик и личины России… С. 636.

¹⁸ Цит. по: Аверинцев С.С. Разноречия… С. 14.

¹⁹ Ковчег: Поэзия первой эмиграции. С. 131–132. Далее «Римские сонеты» цитируются по этому изданию с указанием в скобках римской цифрой номера сонета, арабской – страницы.

²⁰ Иванов Вяч. И. Две стихии… С. 115–116.

²¹ О системной организации лирики поэта см.: Аверинцев С.С. Системность символов в поэзии Вячеслава Иванова… С. 165–187.

²² «Что это за стихи, которые одинаково бездоказательно одни разумно хвалят, другие бранят? Откуда эта ухищренность и витиеватость, и в то же время подлинность языка, изломанного по правилам чуть ли не латинского синтаксиса? Как объяснить эту однообразную напряженность, дающую чисто интеллектуальное наслаждение и совершенно исключающую “нечаянную радость” случайно найденного образа, мгновенного наития? Почему всегда и повсюду вместо лирического удивления поэта перед своим переживанием – “неужели это так” – мы встречаем эпическое (быть может, даже дидактическое) всеведенное “так и должно быть”?» (ГумилевН.С. Указ. соч. С. 147).

²³ «Не этого ли, – то есть разлада, трагического сознания безысходности жизни, порыва, мучения, горечи, – не всегда ли этого недостает главным образом поэзии самого Иванова и не из-за этого ли не стала она поэзией великой?» (Адамович Г.В. Указ. соч. С. 249).

Владислав Ходасевич

Орбиту своего творческого пути Владислав Фелицианович Ходасевич (1886–1939) описал в стихотворении 1924 г. «Пока душа в порыве юном…»¹. Очень вероятно, что в эмиграции он сознательно выстраивал и замыкал эту линию круга, стремясь, как героиня «Некрополя» Н. Петровская, «создать нечто целостное» из собственной жизни (IV, 17). За границу Ходасевич уезжал в 1922 г. сложившимся поэтом, автором книг «Молодость» (1908), «Счастливый домик» (1914), «Путем зерна» (1920). Поиски собственной творческой манеры просматриваются уже в первой из них, а с третьей начинается «зрелый Ходасевич». Именно «Путем зерна» открывает «Собрание стихов» (1927) – книгу, в которую поэт включил свои лучшие произведения. Суть его творческой эволюции современник и хороший знакомый поэта В. Вейдле обозначил как овладение «петербургской поэтикой», главный признак которой – «преобладание предметного значения слов… над обобщающим их смыслом»². В то же время, несмотря на теоретические и практические подтверждения своей репутации «неоклассика», Ходасевич ценил и использовал достижения модернистов, с настороженностью относился к авторам, отвергавшим все новое в искусстве. Даже в 1929 г. он упоминал о своих «расхождениях» с писателем, чье творчество служит вечным образцом преемственности: «Я был бы неоткровенен… если бы не указал на те строгие и, с моей точки зрения, не всегда справедливые ограничения, которым Бунин сознательно подверг свою музу» (II, 187). Говоря о «правде» и «неправде» символизма, Ходасевич утверждает свою беспристрастную позицию человека, освободившегося от одних ограничений и не желающего принимать другие.