Литературная Газета 6311 ( № 6 2011)
Шрифт:
Евгений МАЛИКОВ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Ну что, брат Гоголь?
Искусство
Ну что, брат Гоголь?
КОНТРСВЕТ
Создатели спектакля по знаменитой
Премьеру в Театре на Малой Бронной сыграли ещё в ноябре 2010-го. Однако писать о спектакле по горячим следам было бы, полагаем, не вполне правильно.
Во-первых, в силу того, что перед нами всё ж таки не Libertin, не «Киномания. band» и даже не «Я – не Раппопорт» (этими зазывными названиями худрук театра Сергей Голомазов порядком уснастил ныне его афишу), а один из главных сакраментальных драматургических текстов русского репертуара. Чтобы отстояться в очередных новых мехах этому благороднейшему вину стариннейшей выдержки, нужно некоторое время.
Во-вторых, известная критическая торопливость была бы в данном случае не вполне верной по отношению к занятым в «Ревизоре» с Малой Бронной артистам. Значительную часть ролей, пусть и не центральных, Голомазов поручил своим питомцам, выпускникам РАТИ 2010 года. И хотя для них это был не первый выход на сцену легендарного некогда театра, вчерашним студентам также было необходимо время, чтобы по крайней мере в рамках этой великой пьесы транспонировать неуёмный ученический задор в уравновешенно-точную работу пусть молодых, но профессионалов. Пока этого не наблюдается. Однако здесь это, скорее, хорошо, чем плохо. Привычка к этюдно-импровизационному освоению ролей помогает им вырвать своих персонажей из летаргического сна, в котором пребывают остальные обитатели подведомственного Городничему населённого пункта. Старшее поколение актёров, по собственному ли разумению или по воле режиссёра, избрало почему-то ложноклассический стиль МХАТа 1950-х годов, каковой сейчас и в глубокой провинции редко встретишь (с педалированными интонациями, пафосными позами и возведением очей горе).
Леониду Каневскому, играющему Городничего, можно только посочувствовать. Большая часть сил, которые он мог бы использовать на преодоление сопротивления столь несвойственного его актёрской природе материала (к счастью, в финальном монологе это ему всё-таки удаётся), тратится на установление хоть какого-то баланса между «академиками» и – «импровизаторами». Тот факт, что Каневский – фигура медийная (он уже несколько сезонов ведёт на НТВ программу «Следствие вели» о знаменитых «ЗнаТоКах», которые до сих пор не забыты теми, кого в своё время гордо именовали советскими зрителями, мы уже и не говорим), со счетов так просто не сбросишь. Но даже если поверить в то, что Сергей Голомазов пригласил этого замечательного актёра в театр, бывший некогда для него родным, исключительно ради поиска нетривиального подхода к хрестоматийной роли, результат этого эксперимента никак не превосходит ожидания.
Разумеется, нет ничего зазорного в том, что для привлечения публики на отдельно взятый спектакль приглашается актёр из другого театра (Каневский до сих пор считается актёром тель-авивского театра «Гешер»). Гораздо хуже, когда постановщик отдаёт обе ключевые роли известным самым широким слоям населения телелицам, руководствуясь, похоже, соображениями не столько художественными, сколько рекламными. И если Леониду Каневскому, привлекающему на хрестоматийное название «тех, кому за», отчего бы и не сыграть Городничего, то назначение на Хлестакова артиста Даниила Страхова, «ответственного» за обеспечение явки «тех,
Думается, что и сам Николай Васильевич был бы весьма удивлён, обнаружив, что персонаж, аттестованный им как «сосулька» и «тряпка», преобразился в атлетически сложённого красавца: и от пола он 30 раз отжимается, и на турнике раз 15 подтягивается, и в бадминтон играет, и даже плавает, судя по всему, весьма недурственно. Прямо хоть в олимпийскую сборную его включай! А вот с вдохновенным враньём у него значительно хуже, чем с физической подготовкой. По технике вроде всё правильно: глаза горят, голос звенит, но нет-нет да и проскальзывает предательская тоскливая нотка. Похоже, скучно ему в этой роли, господа.
Под стать Хлестакову и Марья Антоновна (Таисия Ручковская), барышня спортивная во всех отношениях. Молодая актриса и растяжку неплохую продемонстрировать успевает, и перевороты на перекладине, хорошо хоть, плавает, как и её кавалер, вне пределов видимости зрителей, хотя обдать брызгами первый ряд всё-таки умудряется. И всё бы ничего, но, глядя на её замашки в обращении с мужчинами, примешь сию девицу, скорее, за юную акулку из мутных вод полусвета, нежели за уездную барышню, ни разу за всю жизнь не покинувшую пределов своего родимого Тьмутараканска. Так что застенчивость, с помощью которой актриса пытается изобразить тургеневскую девушку в сцене, где папенька с маменькой её героини грезят о блестящей жизни в Петербурге, доверия как-то не внушает.
Темпераментная же Городничиха вызывает просто недоумение. Антон Антоныч сам признаёт, что жена у него «малость с придурью». Но так ли уж мала эта «малость», если Анна Андреевна (Лариса Парамонова) появляется перед столичным гостем в одеянии гейши, дабы усладить его взор жемчужиной японской культуры – танцем с веерами? Неужто подобное «перевоплощение» столь важно для концепции спектакля, что режиссёр рискнул подставить свою актрису, которой для этого номера явно не хватает ни грации, ни изящества? Согласитесь, сыграть истеричку-провинциалку, вознамерившуюся поразить столичного гостя экзотическим зрелищем, – одно, а невладение пластикой – совсем другое.
Увы, самыми яркими и запоминающимися оказываются персонажи второ- и третьестепенные: заикающийся от страха смотритель училищ Хлопов (Дмитрий Асташевич), купец Абдулин (Юрий Тхагалегов), словно фокусник, вытаскивающий из карманов толстые пачки банкнот, слуга Осип (Дмитрий Сердюк) – русская вариация на тему Фигаро. Но самые горячие симпатии вызывают обаятельнейшие Петры Иванычи – Бобчинский и Добчинский. Леонид Тележинский и Александр Бобров обладают прекрасным чувством партнёра, весьма редким в наше время, когда у актёров считается чуть ли не хорошим тоном изо всех сил тянуть одеяло на себя.
На этой мажорной ноте можно было бы и остановиться. Но – не получается. Потому что загадка, над которой ломаешь голову в течение всего спектакля (а идёт он, как в старые добрые времена, три часа с хвостиком), так и остаётся без отгадки. Зачем все эти белые парусиновые пиджаки и холщовые брюки, зачем физкультурная форма времён первых гэтэошников (художник по костюмам Наталья Каневская)? Зачем Городничему собирать своих присных глубокой ночью на шатко ветхих мостках у края то ли болота, то ли тихой заводи (сценография Веры Никольской)? Зачем Осипу в финале переодеваться в форму НКВД и обустраивать в уголке авансцену типичного «лубянковского» кабинета, куда, как на расстрел, пойдёт Городничий уже после «Немой сцены»? Одним словом, зачем понадобилось сдвигать время действия почти на столетие, в середину тридцатых годов прошлого века, и устраивать такие странные сближения между гоголевскими прохиндеями и жертвами сталинских репрессий?