Литературная Газета 6332 ( № 28 2011)
Шрифт:
– В аннотации к твоей книжке «Хочу быть бедным», вышедшей только что в издательстве АСТ, говорится, что отношение к тебе со стороны «прогрессивных» литературных кругов резко отрицательное. Тебя называют реакционером, мракобесом, даже фашистом. Как ты умудрился дойти до жизни такой?
– Да у нас как только кого не называют. Я и сам однажды назвал критика Ермолина титанически глупым, так ему это до того понравилось, что он даже в буклете Академии российской современной словесности поместил данную характеристику рядом со своей фотографией. А про женщину-критика Юзефович сказал я однажды нечаянно, не со зла, а по ходу жизни, что её место на помойке, так она с тех пор старательно избегает всех мест, где я бываю. То есть никаких не избегает, потому что я ведь не бываю нигде.
– Но согласись: посещение тусовок – это обязательный ритуал в современном литпроцессе. Не тусишь, не светишься – значит, или маргинал, или тебя вовсе не существует…
– Мне корпоративные дружбы неприятны, я чувствую в них опасность. Чуть увяз коготок – и ты уже не то чтобы не свободен (это ещё ладно, всё равно «жить в обществе и быть свободным от общества…»), но как-то очень неприятен себе. Есть тут и гордыни изрядно (типа тварь ли я дрожащая или сам по себе, без дружб, право имею), но есть всё-таки и профессиональная гигиена.
– В твоём понимании критик – это…
– Паралитератор. Из критика писатель примерно как из паралимпийца – олимпиец. Из олимпийца, правда, паралимпиец тоже никакой: он же инвалидной коляской управлять не умеет… Я это, конечно, говорю не как правильно, а как есть, отталкиваясь от собственного горького опыта.
– У тебя, насколько мне известно, есть парочка неопубликованных романов, рассказы. Ты навсегда завязал с прозой?
– Нет, парочки нет уже. Один я сокращал-сокращал, да так и досокращал до того, что он весь куда-то девался. Второй… не помню даже, что с ним. А навсегда завязать хотелось бы, конечно. Потому что, откровенно говоря, очень мешает работать. Иной день талант какой-никакой новый открыть некогда – всё сплошь мысли: «А вдруг сам прославлюсь, тогда вообще работать не надо будет».
– И много открыл?
– Есть немножко. Не хочу называть, а то вдруг окажется, что это не я открыл. Расстроюсь ещё.
– Ну хорошо, оставим в покое открытые-неоткрытые тобой таланты. Современная русская проза устраивает тебя в целом? Ты видишь имена, которые наверняка останутся в нашей литературе?
– Этого я не знаю, какие останутся. Скажем так, есть авторы, которые в разной степени соответствуют тому, что я о литературе думаю (навскидку: Роман Сенчин, Алексей Серов, Валерий Былинский, Олег Зайончковский, Дмитрий Быков, Людмила Улицкая – социальщики и реалисты, короче). Эти люди если думают и не так, как я, то по крайней мере о том же, о чём я думаю. Я их понимаю. И есть такие, которых не понимаю. Тут уж начинается фундаментализм: «Чужого быть не должно». Правило «пусть расцветают все цветы» не для критика. Васильки красивее овса, но агроном их ненавидит.
– То есть ты фактически на войне? Но это ведь только если говорить о злом критике. Бывают же ещё и добрые – которые не ругают всех подряд, но и хвалят того, кто этого заслуживает. Скажем так, критики, которые в какой-то мере становятся для писателей соавторами, очень помогают им. Ты же тоже не ругаешься налево и направо.
– Солдат на войне тоже не столько стреляет, сколько копает. Я рад, когда доводится поспособствовать превращению рукописи в книгу или скромному читательскому успеху готовой книги, это гораздо приятнее, чем кого-нибудь отругать. А «программа» моя, на которой я основываюсь, проста: не думай о том, что жизнь может дать литературе (это внутренняя кухня писателя), думай о том, что литература может и обязана дать жизни. И ещё: книга должна быть читателю заботливой матерью или требовательным отцом, а не весёлым собутыльником или капризной любовницей.
– Никогда не задумывался, почему стал критиком? Ну вот как это происходит? Что должно быть в человеке, чтобы он наступил на горло собственной песне, отложил рукописи своих романов и полез рыться в чужие?
– Тут задумываться не о чем, всё просто. Однажды нужно было писать диссертацию по современной литературе, делал я это плохо, «шила милому кисет – вышла рукавица», то есть критика. А о своих собственно литературных
– Если бы у тебя была возможность учредить крупную литературную премию, какой она стала бы?
– Во-первых, постарался бы сделать так, чтобы главные деньги тратились не на вознаграждение писателю, а на продвижение его книги (принцип «дайте удочку, а не рыбу»). Во-вторых, начал бы организовывать равное представительство авторов и судей: не только «свои», но и «чужие». Допустим, свои – это «православие, самодержавие, народность», чужие – «свобода, братство, равенство». Можно наоборот. Если бы это удалось организовать технически, глядишь, и результат бы не такой, как всегда.
– А мне это кажется маниловщиной. Это как в политике, когда кто-нибудь начинает призывать к объединению державников, монархистов, центристов, националистов, либералов и всех прочих. Мол, вот сейчас мы выработаем общую программу, начнём совместно работать и станет наша Родина цвести-процветать. А подобное объединение невозможно в принципе. Лебедь, рак и щука.
– Речь не об объединении, а о едином поле конкуренции. О едином пространстве читательского восприятия, когда, с одной стороны, нет возможности сказать, например, что Улицкая лучшая и единственная русская писательница, а с другой – нет возможности сказать, что она никто, потому что есть такая запрещённая, секретная писательница Вера Галактионова. Когда всё наглядно, потому что они рядом, Улицкая и Галактионова. Скажешь, либералы на это не пойдут? Так ведь деньги, по условиям твоего вопроса, мои. Либералы пойдут туда, где деньги. А патриоты – туда, куда их позовут. Я бы и детективщиц, и фантастов позвал. Из этого плавильного котла не вышло бы идеального текста (повлиять на возникновение хорошего текста у прожектёров и меценатов нет возможности), но некоторое оживление общественного внимания к литературе в итоге получилось бы, я уверен.
– Мне покоя не даёт одна мысль: почему в либеральном (условно говоря) лагере одарённого литератора привечают и раскручивают, а в патриотическом (тоже условно) стараются всеми силами задавить, растоптать, смешать с грязью?
– Ну не все патриоты такие, но я понимаю, о чём ты. Дело в том, что либеральный лагерь опирается на издательства, существующие по рыночным законам, а издательствам (шоу-бизнесу) нужны «звёзды». Это их инструмент. Они производят и надувают «звёзд». У патриотов таких издательств нет (либо они несопоставимы с монстрами вроде АСТ и «Эксмо»). Патриоты вынуждены делить остатки. Естественно, «старослужащие» стараются поддерживать такой порядок, чтобы им этих остатков доставалось больше. Если отобрать у милых либералов издательский ресурс, отобрать читателя, они поведут себя точно так же. Они к этому готовы морально. Либералы делают всё, чтобы свои собственные премии поскорее разорить и пустить по ветру. Например, они загубили премию имени Аполлона Григорьева несколько лет назад. «Делили», не задумываясь о том, что авторитет премии среди читателей не растёт, никакой репутационной отдачи спонсор не получает. А спонсор задумался. И в конце концов послал их. То же было с «Букером», который сейчас, правда, пытаются реанимировать. Не удивлюсь, если и «Большую книгу» эти господа проедят.
– Не о премиях даже речь, хотя и о них тоже. Вообще о писательском сообществе. Ты посмотри, кого сейчас писатели-патриоты на знамя поднимают? У либералов в этом плане есть фигуры яркие, молодые, а патриоты всё свою истрёпанную колоду тасуют, в которой практически только голые короли, да и из тех песок сыплется… Помнишь статью Владимира Бондаренко «Съезд пенсионеров и функционеров», опубликованную года полтора назад в «ЛГ»? Вот там он описал последний съезд СП России, на котором не было ни одного делегата моложе 60 лет. Ну и что они могут предложить? Они так и говорят – вот умрём мы, а вместе с нами и СП. И больше их ничего не волнует. По сути, писательский профсоюз (каковым он являлся долгое время) выродился в богадельню. И при чём тут литература? Интересные пирожки с котятами получаются…